Интернациональная Коммунистическая партия
(Partito comunista internazionale - Parti communiste international - Partido comunista internacional - International Communist Party
Поворот к политике Народных фронтов или капитуляция сталинизма перед установившимся порядком
(«Le tournant des Fronts populaires ou la capitulation du stalinisme devant lordre ιtabli (1934-1938)», « Programme communiste », n° 72, dιcembre 1976, n° 73 avril 1977)
I VII Конгресс Коминтерна (1935) и равнение сталинизма на социал-демократию
II Демократический метод социальной консервации обогащённый сталинизмом
Наследники Сталина отказываются сегодня от теоретического фасада диктатуры пролетариата и интернационализма с тем, чтобы признать, наконец, уже и в теоретическом плане их практическую капитуляцию перед буржуазным капиталистическим порядком. Но мифы, которые сопровождают их долгую серию отречений, теоретические конструкции и оправдания, которыми они покрывали их последовательные предательства, сохраняют такой материальный вес, что, зачастую, течения, рождённые в качестве реакции на эволюцию сталинизма, претендуют на то, чтобы использовать их как оружие против сегодняшней открытой капитуляции. В частности, это, как раз, случай тактики Народных фронтов. Эта катастрофическая иллюзия, мистика которой разделяется всем веером левооппортунистических течений и усиливается их конвергенцией: от сталинизма в маоистских цветах, который видит в чередовании тактик класс против класса и Народных фронтов nec plus ultra революционной борьбы, до сторонников спонтанных действий, которые ждут от движения масс раскрытия путей к революции, минуя различные варианты троцкизма, которые, когда они осуждают Народные фронты, делают это лишь постольку, поскольку они включают буржуазных министров, противопоставляя им единый фронт сталинизма и социал-демократии как будто не в этом именно и состоит сущность Народных фронтов.
Разоблачение реальной функции этих последних имеет, следовательно, самое большое значение для того, чтобы позволить борцам, ищущим путь возобновления пролетарской революции вместе с настоящим коммунизмом, интернациональным и антидемократическим, коммунизмом Маркса и Ленина.
В ряду поворотов дегенерирующего Интернационала, колебания которого становились всё более масштабными и катастрофическими, за поворотом влево (характеризующимся тактикой класс против класса) в 1928-1932гг. с необходимостью должен был последовать новый поворот вправо. Осуществляемый, начиная с 1934г., сталинизированным Интернационалом, поворот Народных фронтов состоял в том, чтобы призвать пролетариат защищать демократию, т.е. сотрудничать с силами и институтами демократии против фашизма, как во внутреннем плане, так и в Интернациональном масштабе. Но этот поворот был представлен его изобретателями, как простое изменение тактики: Народный антифашистский фронт был представлен, в своём теоретическом изложении на VII Конгрессе Интернационала в 1935г., лишь как средство для победы над фашизмом и войной. Само собой разумеется, этот этап был представлен как этап, приближающий пролетарскую революцию, которую, на словах, всегда требуют конечные цели, также как и насильственные, диктаторские методы; последующее участие в империалистической войне, политическое условие которой и составлял этот поворот, также был оправдан потребностями защиты русской революции и пролетарского интернационализма.
В действительности же, для немногих борцов, которые еще оставались на почве марксизма, было нетрудно показать, что не только защита демократии не дает никаких гарантий против фашизма, но и то, что партии, которые впадают в эту иллюзию, с необходимостью должны превратиться в защитников буржуазного государства против пролетариата. Трагедия испанского пролетариата, увы, в короткий срок должна была это подтвердить. Для тех, кто твердо придерживается принципов, также не было трудно показать, что признание за фашизмом ответственности за развязывание империалистической войны было сигналом перехода в один из империалистических лагерей будущей мировой войны.
Первая часть этого исследования будет анализировать теоретическую основу Народных антифашистских фронтов в том виде, в каком она была представлена на VII Конгрессе Коммунистического Интернационала в августе 1935г., также как и исторические причины равнения всего комплекса сталинизированных партий на установившийся международный порядок. Вторая часть будет посвящена анализу оппозиции и сходству между фашистскими и демократическими методами в свете европейских событий периода 1934-1938гг., также как и оценке того вклада, который сталинизм внес, как раз на московском VII Конгрессе, в арсенал демократических методов социальной консервации.
I VII Конгресс Коминтерна (1935) и равнение сталинизма на социал-демократию
Курьезное определение фашизма
В декабре 1934г. XIII пленум Исполкома сталинизированного Интернационала охарактеризовал фашизм как открытую террористическую диктатуру наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала (1). Такое определение может привести к самой большой путанице. Верно, что фашизм это открытая диктатура, но здесь это единственно верный элемент этого так называемого определения. А откуда берутся эти наиболее шовинистические сектора финансового капитала? Не окажется ли, случайно, демократия менее шовинистической и менее империалистической, чем фашизм? Не останутся ли навсегда английская, французская и американская демократии образцами империализма и шовинизма? Фактически, такая характеристика обходит молчанием факт чрезвычайно неприятный для всех демократий, а именно то, что демократия и фашизм это лишь две формы империалистического капитализма, две формы, которые к тому же не выбираются в силу свободной политической воли, а навязываются различными историческими условиями.
Тем не менее, в одном случае можно установить различие между этими двумя формами в их отношении к империализму: если демократическая форма дает политическую оболочку лучше приспособленную к зрелому либеральному капитализму, то фашизм представляет собой оболочку лучше приспособленную к капитализму старческому и империалистическому, потому что он осуществил до конца тенденцию к концентрации политической власти, которая соответствует концентрации экономики финансовым капиталом. Но нельзя из этого заключения делать абсолютный вывод: тем же способом, каким либеральный капитализм смог использовать к своей исключительной выгоде монархию, империализм сумел, в свою очередь, извлечь пользу из демократии и заставить ее удовлетворить глубинным потребностям концентрации финансового капитала (2), как это демонстрирует все более бронированный характер, который приобретает демократия после второй мировой войны, эта истинная наследница побежденного, тем не менее, фашизма.
Само собой разумеется, подобное рассмотрение совершенно чуждо определению фашизма, данному сталинизмом. Иначе последний не мог бы себе позволить говорить, как он это делает, что фашизм это наиболее реакционная политика финансового капитала: он должен был бы вместе с нами признать, что, напротив, она является наиболее прогрессивной, в экономическом плане, разумеется. Но определение как раз и не делает никаких различий между планом экономическим и планом политическим. Однако, если фашизм смог интегрировать свободу предпринимательства и интервенционизм государства, если он смог осуществить синтез буржуазного либерализма и социалистического реформизма, то именно потому, что в экономике он является наиболее адекватным выражением империализма, т.е. капитала на его высшей стадии, которую Ленин рассматривал, не в обиду простакам не склонным к диалектике будь сказано, как преддверие социализма. Именно по той причине, в политике, он представляет собой централизацию всех сил, всех ресурсов буржуазного общества против пролетариата, что он является синтезом всех форм буржуазного господства, наиболее завершенной, наиболее последовательной формой всей мобилизованной реакции, реакции по всей линии. Той, которая не оставляет более пролетариату другого выхода кроме как сражаться за коммунистическую революцию, а не за иллюзорный возврат к демократии
Определение фашизма, данное на XIII пленуме исполкома Коминтерна вот основа всего теоретического оправдания поворота сталинизма, первый вариант которого был выработан Димитровым в конце 1934г. в следующих словах:
Фашизм, представляющий наиболее империалистические, наиболее шовинистические элементы крупной буржуазии в ее попытках разрешения кризиса с целью нового передела мира, пытается одурачить широкие массы националистической или расистской пропагандой, восстановить один народ против другого и развязать новую империалистическую войну. Верный своей фундаментальной классовой задаче, раздавить рабочее движение, фашизм хочет объединить наиболее реакционные силы буржуазного мира для агрессии против Советского Союза, авангарда международного пролетариата.
Вывод, который сделал Димитров, был следующим: вопрос единого пролетарского фронта становится центральным вопросом и первостепенной задачей рабочего движения во всех странах (3).
Именно таким образом была установлена тесная связь между антифашизмом и войной в теоретическом плане, тогда как Единый фронт ясно показал себя как перевод этой ориентации в политическую и практическую плоскость.
Возврат к старым шаблонам социал-демократии
Первый столп сталинской конструкции опирался на призыв прийти на помощь России во имя защиты революции, играя на иллюзии перспективы, которую давала победа Гитлера в Германии: в действительности, формальная претензия сталинистов на Октябрьскую революцию (пролетарское наследие которой они уже разрушили) могла создать иллюзию, что антагонизм между фашизмом и коммунизмом трансформировался, в интернациональном масштабе, в формулу: Германия против России и международного рабочего движения.
Сила внушения такой иллюзии была столь велика, что даже Троцкий стал ее жертвой (4): он и в самом деле думал, что Гитлер не поставит, в своей основе, под сомнение Версальский договор, и что он послужит империализму, в соответствии с расчетами английской и французской демократии, тараном против России. Такая позиция, которая у Троцкого оправдывала защиту России против германского нападения, бесспорно, связана с непониманием факта, что перерождение русского государства уже было дополнено контрреволюцией, и что больше нечего было защищать в России с точки зрения пролетариата. Впрочем, именно эту позицию мужественно защищали активисты Левых коммунистов в эмиграции, в том числе против сарказма Троцкого, который был не прав смешивая эту позицию с фатализмом КААПДистского типа. Естественно, защита России, такая, какую подразумевал Троцкий, не имела ничего общего с позицией сталинистов, потому что, если даже она и была крайне двусмысленной в России, она не навязывала сама по себе поддержку буржуазии в странах-союзницах России. Но тактический перевод этой позиции был столь неопределенным и включал столько отклонений, что его выродившиеся последователи, даже те, которые погрязли в шовинизме, смогли претендовать на некоторые формулировки Троцкого, как в этой области, так и во многих других. Как бы там ни было, единственная позиция, соответствующая марксистской доктрине, была бы борьба за поражение своего собственного государства, даже в том случае, когда Россия заключила бы военное соглашение с ним: пролетарская помощь, оказанная сегодня, ни в коем случае не могла бы помешать подготовке собственных условий оказания наиболее эффективной помощи завтра, помощи, которая состоит в том, чтобы как можно раньше дать революции новое государство.
Второй столп сталинской конструкции был лишь восстановлением, во имя защиты России, старой фальсификации марксизма, уже совершенной в 1914г. социал-демократами, которые искали ответственного за империалистическую войну не в механизме самого способа производства, а в формальном нарушении мира агрессором, перед лицом которого, во имя оборонительной войны, было позволено любое патриотическое сотрудничество. Сталинизм вернул к жизни эту презренную теорию, играя на иллюзии противоположности демократии и фашизма, которую победа нацизма, казалось, переместила с внутриполитической арены на интернациональную.
С одной стороны рва, который вскоре разделит Европу, германский империализм с необходимостью представлял собой фигуру агрессора тем с большим основанием, что Версальский договор держал его в своей власти и ставил в такое униженное положение, что само его существование неизбежно принуждало его попытаться изменить соотношение сил в свою пользу. А для этого, в конце концов, какое есть другое решение кроме войны? Однако подготовка войны, к которой капиталистический кризис подталкивал изо всех сил, требовал такой мобилизации национальной энергии, что этому покалеченному империализму была необходима самая неумолимая централизация. Именно это сделало из нацизма необходимое орудие (а до его прихода к власти показатель неотвратимости) военного конфликта.
С другой стороны государства-победители пользовались массой преимуществ, полученных от Версаля, не чувствуя, при этом, какой-нибудь озабоченности при виде того, как вся их добыча на всей скорости мчится в Америку. Они могли оплатить себе роскошь демократии, которая дается в качестве премии самым богатым, и даже роскошь принять себе повадки пацифистов: поддержка их привилегированного положения была, на самом деле, связана, по крайней мере, для Англии и Франции, империализмов находящихся в состоянии упадка, международные зоны влияния которых все меньше соответствовали их реальной мощи, с поддержанием мира с их жертвами и с Америкой, короче говоря, с поддержанием статус-кво. Таким образом, что самые худшие ростовщики, самые хищные империализмы могли давать иллюзию защиты мира: их мира, естественно, мира, который гарантировал их колонии, размещение их капитала, их зоны влияния, их господство.
Делом сталинизма было не только прекращение борьбы против этой иллюзии, распространяемой буржуазной и социал-демократической пропагандой, но и решительное усердие в ее распространении. Более того, оно состояло в принятии демократии и мира и замене в интернациональном масштабе лозунга: борьба против войны посредством подготовки революции и, в случае войны, превращение этой последней в войну гражданскую (лозунг, который сыграл роль рычага в деле восстановления Интернационала большевиками) лозунгами защиты демократии и борьбы за мир. В довершение всей путаницы, эти старые социал-демократические шаблоны были переплетены с фальшивым требованием пролетарского интернационализма (то, чего социал-демократия не осмелилась сделать в 1914г.) и защиты России, которая, в действительности, не имела в себе ничего социалистического.
Возврат к национальному принципу
Резолюция по докладу Эрколи (5), принятая VII Конгрессом Коминтерна, клеймила как поджигателей войны германский, японский и итальянский империализм и сетовала на тот факт, что ликвидация Версальского договора была завершена, тогда как с другой стороны, играя на политических воспоминаниях, она утверждала, что главным антагонизмом в империалистическом лагере является антагонизм англо-американский: противоречие между двумя этими утверждениями ослабевало, очевидно, для людей, которые рассматривали, даже еще этого не говоря, что антагонизм между будущими странами Оси и будущими союзниками был не межимпериалистическим антагонизмом, а идеологической борьбой между демократией и фашизмом!
Ничего удивительного, следовательно, в том, что главные задачи коммунистических партий в борьбе против войны были определены следующим образом: 1. Борьба за мир и за защиту СССР 2. Единый народный фронт в борьбе за мир против поджигателей войны 3. Координация борьбы против империалистической войны и борьба против фашизма . Здесь было лицемерно заявлено о борьбе против милитаризма и гонки вооружений (заголовок пункта 4) и утверждалось, что коммунистические партии во всех капиталистических странах должны бороться против военных расходов (военных бюджетов); в пункте 5 столь же лицемерно утверждалось, что в борьбе против шовинизма, задача коммунистов воспитание рабочих и всего трудящегося народа (!) в духе пролетарского интернационализма. Но пункт 6 поворачивается спиной к предыдущим, превращая в абсолют борьбу за национальное освобождение, потому что не делает больше различий между капиталистическими государствами и колониями, но между сильными и слабыми государствами: в случае, когда слабое государство было бы атаковано одной или несколькими империалистическими державами [докладчик вспомнил об исторических разделах Польши, не зная, что вскоре Россия также займется разделом слабых государств!], война национальной буржуазии такой страны для отражения этого нападения может приобрести характер освободительной войны.
Нет необходимости искать далее оправдания для патриотического сопротивления. Их дал VII Конгресс Коминтерна, разбив все принципиальные барьеры перед сотрудничеством с буржуазией, т.к. это вытекает из следующего положения:
Если развязывание контрреволюционной войны вынудит Советский Союз для защиты социализма пустить в ход Рабоче-крестьянскую Красную Армию, коммунисты призовут всех трудящихся способствовать, всеми средствами и любой ценой победе Красной Армии над армиями империалистов.
Всеми средствами и любой ценой! И то сказать, что лишь одним годом раньше, на съезде унитарной Федерации Образования (июнь 1934), французский сталинистский лидер Монмуссо рассматривал как чудовищное предательство, еще худшее, чем предательство 1914г., гипотезу о военном альянсе с СССР, имеющем, в качестве результата, священный союз (со своей буржуазией прим. перев.) под прикрытием защиты СССР (6)! Как он был прав на этот раз! Особенно, когда подумаешь, что этот прихвостень Эрколи-Тольятти осмелился сослаться в поддержку своих жалких заключений на блестящую позицию, занятую Лениным и Розой Люксембург на Штутгартском конгрессе 1907г., перед приближающейся войной! Штутгартский конгресс определил, поскольку социал-демократия предала, точку опоры для восстановления Интернационала и точку объединения рабочего класса в его реагировании на империалистическую войну; Московский конгресс 1935г. взял на себя обязательство предать врагу любую подобную реакцию во втором международном конфликте.
Старое тряпье парламентаризма
Другим большим нововведением, осуществленного сталинизмом поворота, была, очевидно, тактика Народного антифашистского фронта. В действительности, поворот, теоретически обоснованный на VII Конгрессе в Москве, уже содержался в Пакте о единстве действий, скрепленный 27 июля 1934г. во Франции между коммунистической и социалистической партиями, пакте, который должен был увенчать равнение, взятое 12 февраля 1934г., за социал-демократией и анархо-реформизмом (7). В Испании поворот был осуществлен присоединением, в последний момент, компартии к Рабочему альянсу, которое отдало контроль над Астурийским восстанием социалистической партии, то, что придало некоторый народный престиж Единому антифашистскому фронту и повысило цену оппозиции социал-демократии фашизму.
VII Конгресс сделал еще лучше, когда расширил Единый антифашистский фронт до откровенно буржуазных партий и довел его применение до допущения правительств Народного фронта. Так в Резолюции по докладу Димитрова, принятой 20 августа 1935г., можно прочитать: В условиях политического кризиса, когда правящие классы не могут больше подавить мощный подъем движения масс, коммунисты должны выставить вперед фундаментальные революционные лозунги (например, контроль над производством, банками, роспуск полиции и замену ее вооруженной рабочей милицией и т.д.), пытаясь еще более поколебать экономическую и политическую власть буржуазии и увеличить силы рабочего класса, изолировать соглашательские партии лозунги, приближающие рабочие массы к революционному взятию власти. Если, в момент подобного напора масс оказалось бы возможным и необходимым, в интересах пролетариата, создать правительство единого пролетарского фронта или антифашистского народного фронта, которое не будет еще правительством диктатуры пролетариата, но которое возьмет на себя обязательство принять энергичные меры против фашизма и реакции, Коммунистическая Партия должна стремиться к созданию такого правительства (8).
Это правительство единого фронта располагалось, следовательно, на парламентской почве, доводя до абсурда оппортунистическую аргументацию, содержащуюся в казуистике Радека и критикуемой Коммунистической Левой после III Конгресса Коммунистического Интернационала (9). Но его оригинальность, по отношению ко всем действующим социал-демократическим формулировкам, содержалась в факте, что, если его концепция находилась в полном противоречии с принципиальной позицией ленинского Интернационала (поскольку создавала наихудшую путаницу по вопросу о власти и условиях победы революции), то оправдывали ее лишь как переходный этап к пролетарской революции, которая всегда требовала насильственные и диктаторские формы.
По этому поводу Димитров в своем докладе расставил все точки над и: только правые оппортунисты могли пытаться установить особую промежуточную демократическую стадию между диктатурой буржуазии и диктатурой пролетариата для того, чтобы внушить рабочим иллюзию мирной парламентской прогулки между двумя диктатурами! Таким образом, Народный Фронт не должен смешиваться с этой фиктивной промежуточной стадией! Он был лишь формой приближения пролетарской революции! И Димитров не колебался, когда ссылался на Ленина, чтобы показать это отличие! Но от предположения, что такое правительство является формой приближения к революции, последнее не перестанет от этого быть формой буржуазной диктатуры: где мы видели, чтобы Ленин поддерживал такое правительство, а тем более участвовал в нем? В соответствии со старой привычкой, сталинизм критикует доктрину правого оппортунизма и, формально, отдает дань воспоминаниям о традиции борьбы против него, чтобы навязать решение еще более правое, если так можно сказать, если не откровенно буржуазное.
Это особенность оппортунизма пытаться все сочетать: реформы и революцию, парламент и советы, демократию и диктатуру. Сталинизм должен был сделать то же самое отвлеченно ссылаясь на традицию, которая привлекала к нему симпатию широких слоев пролетариата, с тем, чтобы обманным путем получше внедрить все шаблоны консервативного рабочего движения: так, под упаковкой цвета революции, он пытался протащить старое социал-демократическое тряпье парламентаризма. По этим словам, правительство, включающее социал-демократов и другие партии, далее увидим, что скрывается за этой формулой смогло бы использовать машину буржуазного государства для того, чтобы принять энергичные меры против фашистов, поколебать экономическую и политическую власть буржуазии и увеличить силы рабочего класса. Но предоставим унылому Мануильскому заботу объяснять этот исторический курьез:
Мы коммунисты, люди революционного действия, знаем, что сегодняшние буржуазные правительства не реализуют наши требования; в то же время, под давлением масс, эти требования могли бы быть реализованы мощным правительством единого фронта, ставшего народным фронтом.
В концепции, которая предполагает такое утверждение, буржуазное государство не было бы больше этой машиной, приспособленной через более чем вековую привычку господства в самых разнообразных политических условиях и формах служить все более непосредственно интересам сохранения буржуазного общества в такой степени, что бюрократическая и военная иерархия не может сосуществовать с правительством, которое бы хотело их использовать в другом смысле, в такой степени, что она стала органически неспособной к иной альтернативе, кроме как попытаться его подчинить или отбросить. Именно этот исторический итог, по меньшей мере, обосновывает вывод, к которому пришел марксизм: машина буржуазного государства должна быть разбита. Но такой итог имеет, очевидно, огромный недостаток в том, что не берет в расчет теоретическое вдохновение гениального Сталина, который придал буржуазной государственной машине такую эластичность, что под давлением масс она становилась бы способной менять природу и действовать в направлении диаметрально противоположном интересам классов, которыми и для которых она была создана. К чему приходим, в конце концов, как не к варианту либеральной иллюзии, согласно которой государство, якобы, является выражением народной воли, трансформированной, в данном случае, для потребностей момента, в давление масс? Однако позволим продолжить Мануильскому:
Это не будет коалиционным правительством, правительством сотрудничества социал-демократии с буржуазией. Коалиционное правительство было правительством борьбы против левого крыла рабочего класса. Однако это правительство единого фронта это правительство, которое разрывает классовое сотрудничество с буржуазией, это правительство сотрудничества рабочих организаций, которое разбивает буржуазный блок, правительство борьбы против фашизма, а не против рабочего класса.
Первое это правительство, которое прокладывает дорогу фашистской диктатуре, второе должно расчистить путь победе рабочего класса (10).
Если давление масс может сориентировать машину государства в направлении пролетарских интересов, нет, очевидно, никаких причин для того, чтобы нельзя было сориентировать также в этом направлении и социал-демократию, становящейся в данном случае правым крылом рабочего движения. Задача коммунистов сводилась просто-напросто к тому, чтобы оторвать социал-демократию от классового сотрудничества, формула, которую с этого времени до тошноты мусолили сыновья и внуки Сталина.
Народный фронт во Франции дорогое дитя сталинизма
Но тогда как в высоких сферах Конгресса дискутировали об отношениях между Единым фронтом и интересами рабочих, так же как и о тех, которые должны были существовать между правительством Народного фронта и диктатурой пролетариата, что происходило на почве самой сталинистской практики? Чтобы это понять, достаточно бросить взгляд на Францию, где согласно словам Димитрова рабочий класс показывает всему международному пролетариату пример того способа, каким нужно сражаться с фашизмом. Французская коммунистическая партия дает всем секциям Коммунистического Интернационала пример того, как нужно применять тактику единого фронта Манифестация 14 июля это начало широкого всеобщего народного фронта против фашизма во Франции (11).
Именно эта манифестация 14 июля 1935г. является исключительной иллюстрацией того, что еще прячется за словами Конгресса: именно на этом празднике Народного единения толпе была представлена новая тройственная семья во французском парламенте: Коммунистическая партия Социалистическая партия Партия радикалов. И именно по этому случаю ФКП выдвинула лозунг Даладье в правительство! (12). Вот на что Димитров и Мануильский со товарищи тонко намекали, когда говорили на Московском конгрессе о других партиях! Таким образом, партия, которая годом раньше была охарактеризована (на полном основании!) сталинизмом как одно из политических образований на службе финансового капитала, [которое] не представляет более интересы мелкой буржуазии как при своем возникновении (13), благодаря пакту Сталина Лаваля (14) 1935г. полностью изменила свою природу. Чтобы в этом убедиться, достаточно было бы вспомнить то, что писал генеральный секретарь ФКП Морис Торез в LHumanite 30 июня 1935г.:
Партия радикалов это самая большая из партий. Именно она оказывает самое большое влияние на политическую жизнь страны. В ее рядах и за ее комитетами находится масса маленьких людей среднего класса, по которым тяжело ударил экономический кризис. Средний француз [как восхищает новизна и богатство концепции! - Прим. ред.] радикальных взглядов борется, как и мы, коммунистические и социалистические пролетарии, против распространяющейся нищеты.
Торез просто забыл сказать, что радикальная партия состояла также из тех, кто был больше всего связан с этой нищетой и ее увековечиванием! Но все равно: благодаря волшебной палочке сталинизированного Интернационала, она стала партией способной не только провозглашать энергичные меры против фашистов, но еще и принимать эффективные и решительные меры против контрреволюционных финансовых магнатов! Как видим, сталинизм пошел дальше, чем мильеранизм (15), он поставил себе целью не только сосуществование и сотрудничество с буржуазией, но и превращение финансовых волков и штабных волков буржуазии в ягнят. Естественно, что именно сама ФКП и была превращена в стадо овец. Вот, впрочем, характерное блеяние, произнесенное этим 14 июля 1935г., когда три партии Народного единения хором поклялись в следующем:
Мы даем клятву оставаться едиными ради защиты демократии, для разоружения и роспуска заговорщицких союзов, чтобы защитить наши свободы от покушений фашизма. Мы клянемся в этот день, который вновь воскресит в памяти первую победу Республики, защищать демократические свободы завоеванные Народом Франции, дать хлеб трудящимся, работу молодежи, а всему миру великий и гуманный мир (16).
Здесь программа и принципы не являются банально буржуазными: они выражены с той напыщенностью и тем философским блеском, который достоин радикал-социалистического кандидата мелкого провинциального городка готовящегося пойти за супом! Что сказать о гарантированном труде и хлебе, если не касаться, ни в малейшей степени, священных законов собственности, рынка, наемного труда? Что сказать о демократии, которая сидит на спине пролетариата и трудящихся масс колоний и направленной, главным образом, против них? Что сказать, наконец, об этом смехотворном великом и гуманном мире, данном миру Даладье, человеком государственного штаба, и защитниками Версальского договора и колониальной империи?
Тактическая гибкость и торговля принципами
Сталинизм всегда ссылался на известную гибкость ленинской тактики: но даже в самых дерзких тактических маневрах Ленин никогда не терял из виду принципы коммунизма, которые неизменны по определению, которые не зависят ни от исторической ситуации, ни от географического региона; и мы тем более имеем основания для этого утверждения, что Левая требовала от Ленина и от большевиков зафиксировать пределы этой гибкости. Она требовала это для регионов старой демократии, где отношения между классами, формирование партии, а также революционная подготовка масс требуют более прямых методов, чем в районах двойной революции, где самая большая эластичность тактики всегда твердо связанной с принципами полностью оправдана самой большой подвижностью различных слоев буржуазии и мелкой буржуазии.
Фальсификация, совершенная сталинизмом под маской ленинизма специально рассчитанная на этот эффект, состоит в том, чтобы включить торговлю принципами в тактическое маневрирование. Но можно ли всерьез вообразить, если сегодня принимают, пусть даже оправдывая это потребностями тактики, принципы и программу противника, если основывают на них организацию партии, если поощряют массы уважать их, что завтра будет можно их покинуть, заставляя организацию и массы совершить поворот на 180° ? Это означало бы вообразить себе, что партия работает без противников, что буржуазия не оказывает никакого влияния на пролетариат и его партию. Во имя блестящего маккиавелиевского маневра, это просто приводит к забвению классовой борьбы! Но не отвечал ли поворот сталинизма как раз потребностям ее похоронить?
Каким образом можно было сбить с толку пролетариат и для этого, несмотря ни на что, оставить окно открытым для революционного будущего, Димитров должен был сказать в своем докладе на Конгрессе: правительство единого фронта, окажется, может быть, в ряде стран одной из основных переходных форм (17). В том же самом ключе Мануильский писал затем, что если правительство единого фронта и не является диктатурой пролетариата, то оно должно подготовить установление власти рабочего класса, добавляя: Оно должно это делать. Что касается вопроса знания о том, будет ли оно это действительно делать, это зависит от ряда условий и, прежде всего, от сплоченности рабочего класса, его боевитости, его твердости и его воли идти дальше (18). Что можно сказать о тактике, связь которой с принципами установлена в области может быть? Что можно сказать о тактике, единственная гарантия успеха которой содержится в воле масс, тогда как руководители прилагают усилия как раз к тому, чтобы ослабить эту волю, или точнее, уничтожить ее посредством политики Народных фронтов?
Не составляют ли, в действительности, эти оправдания настоящую теорию безответственности партии перед историей? Вырабатывая ее, Мануильский и Димитров лишь заставляли признать, что, фактически, тактика антифашистских народных фронтов не была переходом к пролетарской революции, но что, напротив, тезисы VII Конгресса были переходом, реальным к тому же, к полному отказу от всяких ссылок на революцию и диктатуру.
Новый этап в этом переходе был очень быстро преодолен, когда в мае 1938г. центральный комитет ФКП, чтобы предостеречь от идеи преодолеть Народный фронт, должен был утверждать, как нам это объясняет История Французской коммунистической партии, что Народный фронт был не случайной тактикой, а применением приемлемым для любого исторического периода, необходимых союзов между пролетариатом и средними классами (19). Таково было неизбежное следствие капитулянтской тактики, признания, в некотором роде, своей консервативной функции.
Вот почему маоистская диалектика показывает свою несостоятельность, когда она претендует на свою способность осудить Кашена-Тореза-Дюкло и других, всячески защищая Сталина-Димитрова-Мануильского со товарищи. В истории, которую она переписала, тактика VII Конгресса якобы была безупречна по всем пунктам, но ФКП, якобы, сделала из нее оппортунистическое применение, что как бы объясняет предательство забастовок и антиколониальной борьбы. Будто бы имеется пример противоречия между требованиями антиимпериалистической борьбы VII Конгресса Коминтерна и решительно социал-империалистической позицией ФКП этого времени. В действительности, именно слова VII Конгресса, предназначенные для колониальных народов, находятся в противоречии с практикой сталинизма, бесстыдство которой они только прикрывают. То, что должны были объяснить запоздалые критики Тореза, это следующее: как можно поддерживать свое собственное государство особенно, когда оно империалистическое до мозга костей в соперничестве и конфликтах с другими империалистическими державами, не попирая, с неизбежностью, интересы трудящихся колоний? По меньшей мере, забыть как раз то, что и делает маоизм что расхождение интересов между империалистическими державами распространяется, в частности, на вопрос о том, кто будет получать прибыль от эксплуатации колоний
Так, например, для маоизма все построения VII Конгресса, защита родины, сотрудничество с правительством, участие в империалистических оргиях под предлогом борьбы против фашизма, все это выходит невредимым из испытания историей. Помимо своей очевидной теоретической лживости, этот тезис пренебрегает самой элементарной исторической правдой, как это следует из фактов упомянутых выше. Может, легче допустить, что никто из делегатов в Москве не имел возможности прочесть, до или во время VII Конгресса, о дерзкой выходке ФКП в LHumanite, потому что по примеру блестящего теоретика-интернационалиста Иосифа Сталина знали только свой родной язык?
Вот к какой эквилибристике обращаются те, кто претендует на право сражаться против предательства сталинистских партий взяв на себя ответственность за теоретические построения сталинизма. Если первые из них контрреволюционны, то вторые лишь прикрывают первых лживыми ссылками на марксизм: в действительности, речь идет о тотальной ревизии принципов ленинского Интернационала.
Мировая революция или империалистическая война
Можно удивляться скорости, с которой третья волна оппортунизма (20) пришла к результатам второй, т.е. к защите демократического государства, прелюдии к сотрудничеству в деле подготовки империалистической войны. В действительности нельзя понять, как ошибки Коминтерна, даже до 1926-28 гг. смогли, с течением времени, привести, в качестве следствия, к отказу от принципов, не приняв в рассмотрение громадное давление чудовищно тяжелой международной ситуации. Это давление требовало от попавшего в шторм Интернационала сопротивления, которого, несмотря на всю волю большевиков, оказалось недостаточно. Изучение причин этой катастрофы (которое выходит за рамки настоящей статьи), впрочем, полностью подтверждает справедливость постоянной озабоченности Коммунистической Левой Италии в ее отношениях с большевиками: она хотела бы поставить, благодаря еще большей организационной строгости, пределы тактики (которая в свете европейского опыта должна была быть более узкой и более жесткой), ограничения, способные предохранить партию от неудач в обстановке, которую она оценивала, без сомнения, менее оптимистично, чем они.
Если, действительно, рассматривать ее с временного расстояния, то кризис, открывшийся первым империалистическим конфликтом, не завершился с прекращением военных действий. Перед войной революционное крыло социал-демократии т.е. в первую очередь Ленин и большевики, Люксембург Меринг Либкнехт и левая германской партии, с которыми Марксистская Левая Италии была, с момента своего рождения в 1912г. в глубоком согласии уже имело столь уверенное вuдение исторической перспективы, представляемой ХХ веком и уже так насытила им весь Интернационал, что его официальный теоретик Каутский смог в 1909г. охарактеризовать открывающийся период как период войн и революций. Безмерная трагедия следующего десятилетия происходит оттого, что история не делается только наполовину: война, в соответствии с марксистским предвидением, породила революцию, и именно революция остановила войну, освободив от нее Россию, а, затем, и Германию; но эта революционная волна оказалась, по причине задержки образования коммунистических партий и, особенно, крайних затруднений с переходом на решительно революционную почву, неспособной победить и разбить европейскую крепость буржуазного порядка. С другой стороны, социальное волнение было достаточно интенсивным для того, чтобы буржуазия не могла навязать жертвы, необходимые для длительной капиталистической экспансии. На I Конгрессе Коммунистического Интернационала можно было сказать, что политика мира Антанты доказывает, в то же время, что империалистические правительства не способны заключить длительный и справедливый мир, и что финансовый капитал не способен восстановить разрушенную экономику. Поддержка господства финансового капитала привела бы или к полному разрушению цивилизованного общества или к увеличению эксплуатации, рабства, политической реакции, вооружений и, в конце концов, к новым империалистическим войнам (21).
Изоляция России и разложение Интернационала уже в 1926г. сделало возможной инверсию отношений между Интернационалом и русским государством, и политика этого последнего, отныне, уже имела целью не мировую пролетарскую революцию, а укрепление отношений между Россией и другими государствами под флагом социализма в одной стране. Этот результат был достигнут под совместным давлением сил, толкающим к капитализму в России, и мирового империализма, и эта политика уже обернулась предательством китайской революции и великой забастовки английских шахтеров 1926г.
Несмотря на героическую борьбу Левой оппозиции в России и помощь Коммунистической Левой Италии, которая, в международном плане, была единственной, которая располагалась на аутентично марксистской почве, несмотря на их общую надежду, что вспышка пролетарской борьбы смогла бы позволить им повернуть течение вспять, история подтвердила, что 1926 год разбил энергию русской партии (22). С этого момента, когда стала удаляться перспектива мировой революции, должна была приблизиться, особенно после огромного кризиса, который потряс капиталистический мир, начиная с 1929г., перспектива новой империалистической войны. Не хватает только случая для того, чтобы признать ее формально. И именно победа Гитлера в Германии его предоставила.
Час истины сталинского оппортунизма
Германия неизбежно должна была поставить под сомнение Версальский договор и, полностью подрывая все европейское и, в частности, восточноевропейское равновесие, либо поднять новую революционную волну в Центральной Европе, либо непосредственно угрожать национальным интересам России. С другой стороны как представить, что как только силы, связанные с развитием капитализма в России, захватили государство, не зародится антагонизм между ними и буржуазной Германией, которая навязала Брест-Литовск не только рабочему, но также и именно это здесь важно и крестьянину, а также мелкому капиталисту и управленцу?
Так же как и то, что когда Германия вышла из Лиги Наций, Россия туда вошла. Неподражаемый Сталин открыл, что притон империалистических разбойников, как о них говорил Ленин, стал инструментом мира. В этот момент как раз начались переговоры с французским империализмом, которые привели к пакту Лаваля Сталина в мае 1935г., в тексте которого Сталин поощрял военные усилия Франции.
В то же время было бы ошибочно представлять себе, что политическая эволюция Интернационала к империалистической войне была простой равнодействующей сил, которые в России захватили русское государство и подчинили ему партию, которая сформировала собой центр Интернационала. Эта эволюция глубоко сходилась с эволюцией, которая происходила во всех западных партиях. Вес этих последних был решающим, чтобы увлечь Интернационал на наклонную плоскость оппортунистических ошибок. Их вес был решающим в окончательном переходе к оппортунизму. Как не оказаться в час выбора между войной и революцией?
Если взять германскую компартию, то она, уже в момент оккупации Рура, стала жертвой болезни национал-большевизма (23), болезни, которую теория социализма в одной стране могла лишь оживить. Таким образом, что в самый разгар третьего периода, в момент, когда сталинизм рассматривал социал-демократию как фашистскую левую, она пыталась оспаривать у фашизма титул наилучшего представителя германской нации, а именно, делая чрезмерные обещания по поводу пересмотра Версальского договора. Что касается борьбы против фашизма, на какой почве реально она велась? Мы не можем здесь задерживаться на политике раскола профсоюзов, противопоставления безработных и занятых рабочих под предлогом, что эти последние принадлежат к социал-фашистским организациям, на ультиматизме, который приводил, под предлогом единого фронта снизу не столько к отказу от соглашений в верхах между партиями, сколько к отказу в целом от всякого фронта, который бы не был под руководством коммунистической партии, на всей этой якобы левой политике, авторство которой мало информированные люди или бесчестные историографы хотели бы приписать Левой КП Италии под названием бордигизм. Мы скажем только, что, мешая всякой рабочей самообороне против нацизма, она не оставила больше другой почвы для борьбы кроме парламентской, В такой степени, что единственное большое сражение немецкой компартии состояло в выдвижении против Гитлера коммунистического кандидата на президентских выборах, усиливая, таким образом, не только правые течения в партии, но также демократические и парламентские иллюзии масс, и это в самый опасный момент.
Что касается французской компартии, то вопреки интернационалистскому лоску, приданному борьбой против оккупации Рура или Рифской войны (24), она всегда была партией подверженной шовинистическому и социал-империалистическому влиянию и влиянию сирен парламентаризма (25). Не воскрешает ли одно только имя Кашена в памяти эти сомнительные центристские силы, которые уже погружены в социал-патриотизм? Это тот самый Кашен, который 19 ноября 1918г. высказался в передовой статье LHumanite', сообщающей о перемирии, о великодушии победителей, так по-рыцарски приходящим на помощь побежденной Германии, снабжая ее продовольствием!
Социализм в одной стране не рисковал изживать эти тенденции; что касается зажигательных тирад, направленных против демократии и социал-демократии, они не помешали ФКП оставаться, по существу, парламентаристской партией, и так называемая тактика класс против класса имела последствия лишь на избирательной почве.
Как об этом в 1932г. с полным основанием говорил Троцкий по поводу немецких руководителей (26) но это еще с большим основанием верно для руководителей французских сущность центризма [в то время сталинистов еще ранжировали под этой этикеткой] это оппортунизм. Под давлением внешних обстоятельств (традиции, давление масс, политическая конкуренция) центризм оказывается вынужденным, на некоторый период, щеголять своей левизной. Он должен для этого насиловать и обуздывать свою политическую природу. Для клики Пика-Тельмана, Кашена-Тореза, Тольятти и других большевистских руководителей поворот 1934г. не был тем, что принимают с сожалением, чему безропотно покоряются: он был неизбежной финишной точкой. Не был он для них и возвратом к точке старта, как для Кашена и других ископаемых, что Блюм предсказал еще на Турском конгрессе.
С ликвидацией нацистами германской компартии после ее позорной капитуляции, единственной значительной из оставшихся партий была французская. Было удивительно, что склонность ее руководителей следовать требованиям французского империализма исчезает в тот самый момент, когда давление империализма должно было осуществляться сильнее всего, и когда ситуация не позволяла более театрально радикальной позиции, которую прирожденные парламентарии могли себе позволить во время неизбежной имитации оппозиции.
Также как для французского империализма победа Гитлера означала постановку под сомнение Версальского договора, ее позиций в Центральной и Восточной Европе, где он служил поддержкой для множества государств, балканизированных Антантой, и их официальным жандармом; следовательно, было естественно, что он противостоял Германии и сумел, в тот или иной момент, сговориться с Россией.
Что касается Испанской компартии, которая сыграла в испанской трагедии столь определяющую роль, то ее эволюция следовала эволюции всех западных партий, но она оставалась совсем маленькой партией до момента совпадения, вместе с поворотом сталинизма, интересов российских руководителей и испанской социал-демократии: она должна была принять определенную форму только благодаря притоку молодых социалистов во главе с Коррильо, обращенного в 1935г. после путешествия в Москву, и массивной отправке, особенно после июля 1936г. (понятно почему) опытных сталинских прихвостней, таких как КодовильяМедина, Минев-Степанов и прочие Тольятти-Эрколи-Альберто и развивалась на этой базе только в деле демократической реставрации государства после его развала в июле 1936г. и преследования попыток независимого движения пролетариата.
Предательство, переодетое в победу рабочего единства
Мы уже видели, что 1933г. и победа Гитлера делали из подготовки империалистической войны неотложный практический вопрос для русского государства; для центристских и шовинистических течений, которые поднялись к руководству западных коммунистических партий, они также приближали час истины в их действительных отношениях с их буржуазией, которая должна была быть доведена до того, чтобы оказать на них решительное давление с тем, чтобы добиться паралича борьбы пролетариата.
Однако именно этот самый 1933г. обозначил поворот в позиции пролетариата, который в течение четырех лет подвергался воздействию самого катастрофического экономического кризиса в истории капитализма, с его резким падением промышленного производства и десятками миллионами безработных, массированным снижением заработной платы без заметного и решительного ответа, за исключением периферийных зон, где кризис стимулировал борьбу рабочих, как в Испании, или борьбу за национальное освобождение, как, например, в Индокитае. Ужесточение кризиса происходило параллельно с подъемом нацизма в Германии и, в конечном итоге, его победой. Реакция на экономическое наступление капитала, следовательно, должна была быть связана для самих рабочих масс с защитой от фашизма.
Первый удар рабочей волны был дан в феврале 1934г. вооруженным восстанием рабочих Линца перед угрозами канцлера Дольфюса и одновременной вспышкой всеобщей забастовки во Франции, за один день увлекшей 5 миллионов забастовщиков. Движение должно было продолжиться во Франции забастовками июля-августа 1935г., достигнуть вершины волны вместе с великой забастовкой и оккупацией заводов мая июня 1936г. забастовкой, которая сопровождалась широким движением экономической борьбы в Бельгии. Оно должно было, затем, отхлынуть, однако, вместе с забастовками декабря и окончиться вместе с провалившейся забастовкой ноября 1938г. Но, очевидно, именно в Испании, где волнения вызвали, начиная с 1931г., переход к республике, конфликты должны были принять наибольшую остроту, с заметным ускорением вызванным восстанием в Астурии в 1934г.; затем это было вооруженное восстание июля 1936г., затем гражданская война и, наконец, майская забастовка 1937г., которая обозначила окончательную победу республики над попытками независимой борьбы рабочих.
Важно отметить, что эта новая волна рабочей борьбы началась в момент, когда вред от псевдолевой тактики Интернационала и капитуляции сталинизма перед Гитлером сделали необходимым новый поворот в тактике сталинизированных коммунистических партий. Однако, с одной стороны, тактика систематичного раскола низовых организаций имела двойной эффект разрушения связи между авангардом и широкими массами, предоставленными прямому влиянию социал-демократии и оппортунизма, тогда как различные повороты Интернационала, которые начиная с 1924 а, особенно, 1926г. были ясно предназначены для дезориентации левого крыла, превращая его позицию в карикатуру, полностью деморализовали тех из борцов, кто не подвергся публичному изобличению и систематическому исключению из партии.
Поворот сталинизма был осуществлен посредством полной капитуляции перед социал-демократией во Франции в ходе забастовки 12 февраля 1934г. (27), которая позволила канализировать реакцию рабочих на защиту республиканских институтов, и пактом о единстве действий ФКП-ФСП, который последовал 27 июля, в котором единый фронт оказался блоком исключительно на легальной и парламентаристской почве и содержал в себе прекращение полемики между участниками. Впрочем, идея такого пакта уже содержалась в призыве исполкома Интернационала марта 1933г., который проповедовал единый фронт обороны, уточняя, что он считает возможным рекомендовать коммунистическим партиям отказываться от нападок на социалистические организации в ходе совместных акций (28), то, что составляло, очевидно, обещание равнения на требования социал-демократии.
Этот поворот сталинизма был, как мы это показали, осуществлен под воздействием двух совпадающих импульсов из Москвы и от оппортунистических течений западных партий. Но борцам, испытанных последовательными поворотами Интернационала и измученным тактикой третьего периода, к отказу от которой они стремились, он показался настоящим очищением и единственно возможным выходом. Более того, для масс, которые зачастую включались в движение в первый раз, и для которых идея рабочего единства, которая внезапно появилась из элементарной потребности солидарности, естественно осуществлялась через единство крупных существующих партий, этот поворот представлялся как содействие их борьбе.
Волна 1917-23 годов отбросила мощный пролетарский авангард на антиоппортунистические позиции, и он смог найти в Коммунистическом Интернационале и русской революции продолжение политики, которую вело перед войной левое крыло социал-демократии, и которую партийный аппарат жестоко предал в августе 1914г. Волна 1934-1938гг. пришла в условиях совершенно других: она осуществила свой взлет в тот самый момент, когда сталинизм выполнял свой резкий переход на самые правые позиции, капитализируя при этом престиж революции, которая дала рабочим массам самую громадную надежду на освобождение.
Широкие пролетарские слои, которые привела в движение эта новая волна борьбы, подверглись, естественно, как это практически неизбежно, по крайней мере, на первое время, всем иллюзиям распространяемым на демократические институты. Это именно здесь роль революционной партии оказывается ключевой для того, чтобы помочь пролетариям, брошенным во главу движения, перейти на почву общей борьбы против капитализма, чтобы объединить их в авангард, спаянный в своих убеждениях и своей революционной твердости, и усилить его для того, чтобы оплодотворить социальное движение революционными принципами, чтобы подготовить и ускорить исторически неизбежное столкновение с буржуазным государством какова бы ни была его форма. Но в 1934-1938гг. наиболее боеспособные рабочие были выдвинуты вперед в тот самый момент, когда активисты, которых сталинизм разбил, истощил и деморализовал, отступили и перешли в хвост социального движения. Таким образом, поворот сталинизма имел, в качестве результата, укрепление масс в их реформистских и легалистских иллюзиях и сделал бесплодным весь революционный потенциал социальной волны.
Далеко за пределами этих непосредственных результатов, ужасных самих по себе, катастрофа имела исторические последствия еще более губительные потому, что, в отличие от катастрофы в августе 1914г., она представила себя не как открытое предательство, как отказ от декларированных целей и принципов, но как победа рабочего единства навязанная самим пролетарским движением, под знаменем формальной преемственности русской революции и интернационализма.
Диалектика отношений партия-класс оказалась разбита
Мы были не единственными, кто сравнивал драматические события этого периода с предательством социал-демократии в августе 1914г. Троцкий сам это сделал в момент капитуляции сталинизма перед нацизмом в феврале марте 1933г. Но даже революционер такого масштаба недооценил реальное значение катастрофы в такой степени, что думал, что может опереться, как в 1917г., на рабочую волну, чтобы оживить партию позволить ей вновь пойти на подъем. Неоспоримо, идея была благородной, но, к несчастью, она должна была оказаться совершенно бессильной.
Нужно взять в расчет из этих соображений, если действительно есть желание понять неудачные попытки Троцкого, который видел в едином фронте, увенчанном пактом о единстве действий ФКП-ФСП, пролетарское и потенциально разрушительное содержание, которое, как он надеялся, трансформируется в открытый конфликт между потребностями широких рабочих масс и коллаборационистской волей реформистских вождей.
Конечно, Троцкий также оставался пленником слишком широкой и слишком гибкой интерпретации Единого фронта, за который он был солидарно ответственен вместе со всеми большевиками и от которой Левая четко отмежевалась. Но в данном случае проблема намного переросла чисто тактическую область и коснулась важных теоретических вопросов. Несчастье было в том, что партия была разрушена, тогда как для того, чтобы умело пользоваться тактикой, нужна именно партия, т.е. организация единая в своих целях и четко установленных принципах. Однако Троцкий воображал себе, что эти принципы составляют часть достояния течения, которое именно во Франции или Соединенных Штатах противодействовало сталинизму, то, в чем, увы, он полностью ошибался.
Однако Троцкому было дано доказательство опасности его метода: в действительности троцкистское течение, которое всегда боролось за Единый фронт ФКП-ФСП и которое представило его осуществление как победу, всячески критикуя его ориентацию, не должно ли было оно потерять свое влияние в тот самый момент, когда этот фронт появился на свет, как свидетельствуют все историки троцкизма, от Бруэ до Франка и включая Крепо? Но Троцкий этого не заметил и пошел еще дальше в своем заблуждении. Вместо того, чтобы понять, что главный рычаг маневра (т.е. партия) должен быть восстановлен, начиная с ясного подтверждения принципов и реального исторического итога, он избрал новый маневр для того, чтобы создать этот рычаг ценой еще большего смешения принципов: для того, чтобы оплодотворить Единый фронт ФКП-ФСП нужно было войти в организации, которые им руководили, чтобы сохранить контакт с организованными рабочими и влиять на элементы, толкающие руководство влево: такова была тактика энтризма в социалистические партии.
Что могли извлечь из этого активисты, которые, всячески противодействуя сталинизму, не имели в действительности никакой солидной принципиальной основы, за которую можно было бы зацепиться? Какой они могли сделать вывод из попытки возобновить, в радикально отличной ситуации, а именно в отсутствии классовой партии, маневр, осуществленный Интернационалом в 1919-1923гг. в направлении революционеров-синдикалистов? Какой они могли сделать из этого вывод, если не тот, что тактика не зависит больше от ситуации, что она становится рецептом и хуже того, что партия конституируется организационными рецептами? Таков общий фон бесконечного разнообразия сегодняшних троцкистских организаций.
Таким образом, ситуация была еще намного серьезней, чем ее представлял Троцкий, потому что все пружины независимого пролетарского движения были разбиты, потому что вся диалектика отношений между партией, авангардом и классом была разрушена и извращена. Это поняли активисты Левой в эмиграции. Они знали, что новое оживление неизбежно было бы долгим и трудным: то, что Троцкий принял, в своей резкой полемике против них, за фанатизм, в действительности было лишь признанием этой жестокой реальности из которой они извлекли не повод для уныния и отказа от борьбы, но дополнительное обоснование поддерживать наибольшую твердость в принципах, двигаясь против течения.
Конечно, было особенно трудно перейти, именно в условиях отсутствия партии, к практическому применению теоретических положений марксизма. Это позволяет понять, как, в их желании защищаться от смертельной опасности оппортунизма и активизма, активисты Левой в эмиграции не смогли оградить себя от некоторой негибкости в теории, не свободной, порой, от метафизики, что создавало благоприятную почву, чтобы даже впасть в некоторые теоретические ошибки; то, что Троцкий, играя на ложной репутации данной Левой, думал, что может показать как доказательство неспособности бордигизма выйти из политического индеферентизма и анархизма. В действительности, вопреки этим ошибкам, эмиграция смогла, как мы уже об этом писали, обеспечить физическую преемственность группы между Левой Коммунистической партии Италии а через нее и Коммунистическим Интернационалом и нашей сегодняшней маленькой партией. Эта преемственность была тем, что позволило передать мощный порыв революционного энтузиазма и аутентичную традицию коммунистического милитантизма. Каков сегодня итог того, что оставили Левая оппозиция и Троцкий, который иронизировал над нашим, рассматривая его как ничто (29)? Увы, революционный гигант, каким он остался, несмотря на свои громадные ошибки, наверняка покраснел бы сегодня за итоги, которые воплотились в его последователях.
Условием всего в ту эпоху был сбор, пусть и ценой долгого исторического периода, кусков разбитого механизма, этого громадного рычага исторической борьбы, каким является коммунистическая партия. И с этой целью, само социальное движение могло быть какой-нибудь помощью, только если предварительно был восстановлен теоретический, доктринальный, принципиальный и программный костяк. Именно из этого нужно было исходить. Это был не первый случай, когда проявлялась такая ситуация в истории рабочего движения: только на этот раз болезнь была серьезней, чем когда-либо, опустошение более жестоким, склон более трудным для нового подъема (30). И если Итальянская Левая смогла взяться за эту задачу и довести ее до конца, то это потому, что она увидела приход оппортунистической опасности, даже если до 1928г. никогда не представляла, что последняя может превратиться в столь жестокую катастрофу; это потому, что с самого начала боролась за то, чтобы Интернационал мог ей противостоять.
II Демократический метод социальной консервации обогащённый сталинизмом
После изучения теоретических оправданий поворота сталинизированного Интернационала в их взаимосвязи с историческими условиями того времени, нам необходимо теперь показать, в чём состоит демократический метод социальной консервации, пущенный в ход уже социал-демократией и как сталинизм, присоединяясь к нему, его обогатил.
Сделать бесполезным использование фашизма
Необходимо изучить в целом результаты двух больших экспериментов, деятельность Народных фронтов во Франции и в Испании (31), потому что они оба дополняют друг друга: видеть их отдельно друг от друга означало бы потерять их реальное значение и смысл, также как и смысл и значение великого поворота 1934-1938гг..
События во Франции подтверждают на практике прямую связь, установленную (под прикрытием антифашизма) сталинизмом в теории между политикой Народного фронта и империалистической войной, теории, венчающую часть которой мы увидели на VII Конгрессе Интернационала. Все действия Народного фронта во всех областях были обусловлены перспективой будущего столкновения с германским империализмом (32). Ради «защиты Родины», т.е. в действительности французского империализма, добровольно были принесены в жертву требования борьбы пролетариата и требования освободительной борьбы народов колоний, создавая, таким образом, противоречие, которое неизбежно должно было со временем трансформироваться в открытый конфликт.
Во Франции столкновение между правительством Народного фронта и рабочих масс и народов колоний не имело достаточно времени для реализации. Оно было отодвинуто до конца империалистической войны, когда восстание плебейских и крестьянских масс в Алжире, Индокитае и Мадагаскаре столкнётся с правительством с участием коммунистов и социалистов, но без всякого отклика в форме пролетарской борьбы в метрополии.
В Испании, где революционные традиции пролетариата были очень живучи и не столь притуплены огромными демократическими амортизаторами, как у её соседки, борьба, естественно, была более открытой и быстрей привела к огромному социальному взрыву: прошло не более года между победой на выборах Народного фронта и кровавыми репрессиями в 1937г. против забастовки в Барселоне, вызванной полной несовместимостью между демократическим методом противодействия франкистскому мятежу и глубинными потребностями пролетариата и крестьянской бедноты.
В чём, следовательно, состоит демократический метод, в течение более пятнадцати лет используемый социал-демократией и на который сталинизм, в свою очередь, должен был взять равнение в 1934г. с той единственной особенностью, что он соединил его с требованиями пролетарского интернационализма и защиты России и требованием, для завтрашнего дня, жестких диктаторских методов, от которых он отказывался для дня сегодняшнего? Этот метод состоит в том, чтобы сделать фашизм бесполезным, требуя от пролетариата отказаться от своей независимой классовой борьбы, или, если угодно, делая это лучше, чем фашизм.
И это легко понять. В действительности, между фашизмом и демократией нет классового антагонизма, но есть противоречия в методе. Две формы буржуазного господства не получают своего оптимального развития в одних и тех же исторических условиях, с одной и той же конфигурацией межклассовых отношений. Различие между фашизмом и демократией заключается в том, что первый ставит себе целью навязать силой то, чего второй пытается достигнуть соглашением (впрочем, и тот и другой соперничают в демагогии социального реформизма). Демократический метод борьбы против фашизма состоит, следовательно, в том, чтобы добиться от пролетариата преклонения перед установившимся порядком и признания монополии на насилие со стороны буржуазного государства, с тем, чтобы буржуазия не обращалась к фашизму и не отдавала себя организации граждан, которые дополняют государство, обеспечивая, если надо, более эффективную централизацию своей машины для того, чтобы раздавить пролетариат (33).
Победа фашизма утверждает бесполезность демократии
Чтобы уточнить пределы противостояния между демократией и фашизмом, достаточно изучить поведение различных политических сил в тот момент, когда оно оказывается неизбежным с наибольшей ясностью, т.е. в момент их столкновения.
Не вызывает сомнения, что восстание австрийских рабочих в феврале 1934г., которое привело к открытому столкновению между Дольфюсом и социал-демократией, так же как и восстание в Астурии в том же году по призыву Рабочего альянса, находящегося под влиянием социалистической партии, в качестве непосредственного результата, в эпоху сдачи без боя организованного рабочего движения в Германии, получило переоценку социал-демократических партий и их методов; этот факт основательно помог равнению на них сталинизма.
Но что можно увидеть, если постараться хладнокровно вскрыть механизм этих трагических событий? Даже когда оппортунизм способен особенно под прикрытием временного перехода в оппозицию надеть революционную маску и опереться на социальную волну, доходя даже до вооруженного восстания, он никоим образом не делает его для того, чтобы победить, но всегда для переговоров о новом распределении правительственных кресел, как это следует из нашего исследования о «Контрреволюционной функции демократии в Испании» (34).С другой стороны, если он и опирается на порыв пролетариата, то именно для того, чтобы отстаивать требования, которые не имеют ничего общего с текущей борьбой. Именно это явно показывает позицию австрийской социал-демократии, оппозиция которой Дольфюсу была мотивирована соображениями международной политики, в данном случае ее желанием видеть Австрию, равняющуюся на англо-французскую дипломатию (35).
Вот что, очевидно, может лишь укрепить нас в нашем понимании, что наихудшей опасностью для революционной партии является намерение идти к власти с другими партиями и даже руководить вместе с ними борьбой против власти. В то же время этот вывод не мог бы содержать в себе повторим мы, чтобы отбросить укоренившуюся легенду отказ от создания единого фронта пролетарской обороны, экономической, политической и даже военной в открытых классовых организациях, в которые, теоретически, могут, следовательно, вступить и рабочие подверженные влиянию оппортунистических партий, но вовлеченные в классовую борьбу, что отвергает тактика так называемого «третьего периода», ошибочно смешиваемая с нашей.
Что важно понять, это то, что принципы, которыми руководствуется социал-демократия, в том числе, когда она противостоит фашизму, становятся, в час открытого конфликта, такими путами для ответа пролетариата когда они не обязывают с ним сражаться открыто что они составляют, в конце концов, самый верный способ привести пролетариат к поражению. Недавняя чилийская трагедия только что, хотя и в других исторических и политических условиях, принесла этому новое подтверждение.
Суть вопроса очевидно в том, что не существует классовой противоположности между фашистскими и демократическими методами. Но это не объясняет, почему, в данный момент, эти два метода могут столкнуться между собой, после того как действовали сообща. Чтобы это понять, нужно рассмотреть, общие требования исторической ситуации и потребности господствующего класса.
Рассмотрим сначала случай Германии. Конечно, если нацистский метод в конечном итоге взял верх в январе 1933г., то это потому, что нацизм смог победить пролетариат, который сражался в разрозненном строю. Это поражение было обязано не только преступной позиции социал-демократии, которая отказывалась от всякого сопротивления (когда она сама не становилась инструментом репрессий против пролетариата), но также и катастрофической тактике сталинизма. Результат был таким, что рабочий класс, полностью парализованный, должен был сложить оружие без боя, а негативные последствия этого ощущаются еще и сегодня. Но это объясняет лишь то, почему рабочий класс был разбит, но не то, почему буржуазный класс высказался в конечном итоге в пользу нацистского метода. Однако, обоснование этого выбора следует искать в том факте, что вопреки действиям, в конечном счете направленным в одну сторону, социал-демократии (своей уже открыто контрреволюционной ролью) и сталинизма (преступным оппортунизмом, что ведет к тому же), немецкий рабочий класс не был еще в достаточной степени укрощен для того, чтобы принять, за здорово живешь, жертвы, требуемые германским империализмом.
Закон, который повлек за собой уничтожение социал-демократии, с еще большей ясностью проявляется на периферии Германии, где классовые антагонизмы долго не могли разразиться благодаря в высшей степени соглашательской роли левой социал-демократии в ее самой медоточивой форме австро-марксизма. Если, как это отметил сам Отто Бауэр, Германия всегда обуславливала австрийские события, уничтожение социал-демократии в Германии было лишь прелюдией к ее уничтожению в Австрии. Социал-демократию толкнули к самоубийству в феврале 1934г., потому что тогда, в отличие от 1927г. когда она противопоставила себя вооруженным рабочим на стороне государства никакое соглашение не было более возможным с Дольфюсом (36). Это как раз то же самое, что произошло в Испании, как только республика выполнила свою историческую миссию.
Другими словами, если социал-демократия старается доказать бесполезность фашизма, фашизм своей победой утверждает бесполезность социал-демократии. Что является способом заявить, что демократия, защищаемая партиями добровольного классового сотрудничества, не имеет больше никакого интереса для буржуазии с того момента, когда это сотрудничество невозможно. Это причина, по которой фашизм, в качестве попытки придать унитарное направление буржуазному государству, должен даже избавиться от структур других партий, а с ними и от части их состава, который не хочет подчиниться или увеличить его ряды: он не может терпеть привычки, традиции и прочие пристрастия, которые при некоторой степени остроты классовой борьбы, становятся путами для эффективности государства.
Фашизм, оппортунизм и рабочие организации
Специфическая позиция фашизма по отношению к оппортунистическим партиям и профсоюзным организациям заслуживает особого внимания. В самом деле, тот факт, что фашизм нуждался в уничтожении оппортунистических партий в определенный момент социальной борьбы, совершенно не позволяет говорить о «непримиримой противоположности» между ними. Увы, даже Троцкий не боролся всерьез против такой идеи: его критика дурацкой теории социал-фашизма очень часто заставляла его перегибать палку в другом направлении и некритично осуждать, например, следующее утверждение Тольятти:
«Проблема взаимоотношений, существующая между фашизмом и социал-демократией принадлежит к этой области (т.е. непримиримой противоположности между фашизмом и рабочими организациями). С этой точки зрения фашизм резко отличается от всех других реакционных режимов, которые были установлены до настоящего времени в современном капиталистическом мире. Он отвергает любой компромисс с социал-демократией, он ее жестоко преследует; он лишил ее всех легальных возможностей; он вынудил ее эмигрировать». (37)
Если вторая часть предложения верна в той мере, в какой приходит момент, когда фашизм «отвергает любой компромисс» с оппортунизмом, то правда заключается в том, что этот последний никогда не отвергает компромисс с первым Троцкий, впрочем, не строит себе никаких иллюзий на эту тему, когда он говорит: «Нет никаких сомнений, что руководители социал-демократии и тонкий слой рабочей аристократии предпочел бы в конечном итоге победу фашизма революционной диктатуре пролетариата» (38). Преемственность персонала, используемого двумя способами буржуазного господства, уже могла быть отмечена в Италии и Германии, где значительная часть профсоюзных бюрократов прямо перешла на соответственные посты в корпоративных организациях. Сегодня наш опыт обогатился, потому что мы имеем возможность проверить обратную взаимность этого явления в момент победы демократий над фашизмом, совсем еще недавно в Португалии, ожидая, что Испания примется за это в свою очередь.
Но для того, чтобы вернуться отсюда к цитате Троцкого, чтобы суметь противопоставить социал-демократических рабочих их руководителям, нужно, чтобы первые смогли расположиться на аутентичной классовой основе. Вот почему, не входя в дискуссию о едином пролетарском фронте, в применении которого мы расходимся с Троцким, можно отметить, что если справедливо объяснение «а) политической ответственности социал-демократии в том, что касается силы фашизма», то неточно говорить в целом о «b) абсолютной несовместимости фашизма и рабочих организаций, на которые опирается социал-демократия» (39). В самом деле, фашизм разрушил лишь организации аутентично классовые, а не организации лишенные всякого классового содержания. И можно сказать по этому поводу, что профсоюзные организации тридцатых годов были еще, вопреки их реформистскому руководству, чувствительны к давлению пролетариата, что могло создать иллюзию, что «задача фашизма была не только в том, чтобы раздавить коммунистический авангард, но также и в том, чтобы поддерживать весь класс в состоянии принудительной атомизации» (40). Но эту задачу оппортунизм реализовал столь же эффективно, что и показал поворот к политике Народных фронтов: сталинизму удалось удержать весь класс в состоянии полной атомизации по каналам профсоюзов, которые он контролирует. Эта задача не является, следовательно, характерной для фашизма. То, что, напротив является правдой, это то, что метод, которым он смог этого достичь отличается от метода оппортунизма: первый должен по существу попытаться осуществить эту атомизацию силой, тогда когда второй не может этого достигнуть с «согласия» заинтересованных сторон.
Все недостаточно решительные формулировки Троцкого позволяют сегодня его последователям вновь ввести под свое знамя чисто демократическую концепцию борьбы против фашизма, которая очевидно не была его собственной, даже когда он делал наихудшие уступки указаниям этой опустошительной эпохи, выискивая в альтернативе «демократия-фашизм» и в борьбе за защиту демократии точку опоры для пролетарской и коммунистической борьбы против фашизма.
Па-де-де демократии и фашизма
Когда Народный фронт похвалялся избавлением Франции от фашизма, Троцкий был тысячу раз прав, высмеивая авторов подобной глупости, отвечая им: «На какой срок? Между первым восстанием Гитлера и его приходом к власти прошло десять лет, отмеченных чередованием приливов и отливов! В это время немецкие Блюмы и Кашены многократно провозглашали свою победу над национал-социализмом. Мы им не верили, и мы оказались правы» (41). Впрочем, фашизм прогрессировал во Франции и во времена самого Народного фронта: ему удалось привлечь на свою сторону пролетарскую базу вместе с Дорио и его Народной партией Франции.
Народный фронт не освободил Францию от фашизма, и он не мог этого сделать. Он всего-навсего сделал бесполезным, в условиях кризиса 30-х годов, использование этого метода, поскольку для того, чтобы подчинить пролетариат требованиям сохранения буржуазного общества демократический метод показал себя достаточным. И если Троцкий, без сомнения, переоценил фашистскую опасность во Франции, то это, конечно, не от неосторожной любви к демократическим институтам, которые он всегда разоблачал как безжалостные по отношению к рабочим метрополии и эксплуатируемым массам колоний. У него переоценка фашистской опасности шла на пару с переоценкой революционного потенциала этого периода: это было, как это ни парадоксально звучит, оптимистическая ошибка по поводу возможностей пролетариата освободиться от демократических иллюзий.
Лучшей проверкой, когда французские демократы хвалили себя, претендуя на то, что они в состоянии так легко освободиться от фашизма, были испанские события, когда пролетариат, однако, поднял оружие против Франко. Но когда испанская демократия осуществила - благодаря своему исполнителю низменных дел, сталинскому оппортунизму всю работу по реставрации государства и разоружению пролетариев, когда она потопила в крови славный рывок мая 1937г., фашизм, далекий от того, чтобы поладить с ней, отверг ее мирные предложения, когда ему предложили известные тринадцать пунктов Негрина. Но испанская буржуазия должна была оплатить цену гражданской войны, которую нужно было вести до конца, и она не могла более, в тяжелой задаче восстановления обескровленной страны, оплатить себе дорогостоящую роскошь демократических институтов и претендующих на боевитость профсоюзов. С другой стороны, этот демократический персонал был совершенно лишен доверия в глазах масс. История вытворяет разные чудеса: тридцатилетний период оппозиционности и подполья вновь позолотил гербы партий испанской республики, и в час возрождения борьбы именно из тез самых секторов, которые безоговорочно соглашались с франкизмом, потянулись руки ко вчерашним изгнанникам, Каррильо и Ибаррури, чтобы обеспечить условия безболезненного перехода к демократии.
Позволить пройти социальной волне
Мы только что напомнили, в свете событий эпохи Народных фронтов, пределы противостояния между демократическими и фашистскими методами сохранения буржуазного общества. Мы видим теперь с большей четкостью главные направления демократического метода.
Одна из характерных черт демократии, как это уже показали трагические события в Германии в 1918-1919гг., состоит в попытках контролировать массовое движение для того, чтобы удержать его в границах установленного порядка. Коммунистическая Левая Италии характеризовала таким способом демократический метод в 1922г., ссылаясь на волну оккупации заводов в Италии:
«Если бы это движение, которое было непреодолимым, потому что оно проистекало из неотвратимых экономических фактов, осуществлялось в атмосфере открытой буржуазной реакции, все условия для формирования пролетарской армии были бы соединены. Взлет профсоюзов в 1919 году не мог быть остановлен насилием; оно скорее заставило бы трансформироваться во всеобщую борьбу, ту, которая представляла бы, по меньшей мере, серьезный риск поражения для буржуазии. Нужно было позволить волне пройти. [Подчеркнуто нами.] Поверхностная интерпретация утверждает, что буржуазное правительство доказывает этим свою слабость, но истина в том, что речь шла о выжидательной тактике, которая должна была дать возможность усилить государственный аппарат и переждать кризис, который не замедлил последовать кажущемуся послевоенному процветанию. Рассматривать Нитти и Джолитти как капитулянтов дела буржуазии из любви к демократии, было бы, по меньшей мере, верхом наивности.
Джолитти применял в социальной и профсоюзной области смелую политику. Таким образом ему удалось пережить критический момент. Пролетарская партия еще не зародыш красной армии, а экономические организации еще до этого были побеждены мирными средствами. Но когда промышленный кризис заявил о себе, а хозяева отказались от новых уступок, проблема пролетарского руководства возникла локальным и эмпирическим способом. Рабочие оккупировали заводы. Эта оккупация не управлялась из единого центра, но она была вооруженной и совпадала с оккупацией земель крестьянами. Государство поняло, что фронтальная атака с его стороны была бы оплошностью, что реформистский маневр был неоднократно обозначен, и что еще можно было сделать подобие уступки. Проектом закона о рабочем контроле, Джолитти завоевал рабочих вождей для того, чтобы они заставили очистить заводы».
И Левая добавляла:
Нам кажется, что таким способом буржуазия сыграла свою партию классическим способом. В результате эта партия получила свое логическое развитие. Мы не метафизики, а диалектики; в фашизме и в настоящем всеобщем контрнаступлении буржуазии мы видим не изменение политики итальянского государства, а естественное продолжение метода используемого «демократией» до и после войны. Мы не поверим больше антитезе между демократией и фашизмом, как не поверили антитезе между демократией и милитаризмом. И мы не окажем больше доверия для борьбы против фашизма естественному пособнику демократии: социал-демократическому реформизму» (42).
Опыт Народного фронта во Франции, еще больше чем в Испании приносит новую иллюстрацию этой выжидательной тактики (43). Можно заметить по этому поводу, что реформистские вожди настолько сознательны в исполнении этой функции, которая состоит в сдерживании социального движения, что дойдут до его выражения в том самом виде, в котором мы его клеймим. Вот, например, показательный язык, который на процессе в Риоме, Блюм приписывал руководителям ВКТ перед лицом патроната в Матиньоне в июне 1936г.:
«Мы берем на себя обязательство сделать все, что сможем, и мы это сделаем. Но мы вас тут же предупреждаем, что мы не уверенны в том, что этого добьемся. Когда имеют дело с таким движением как это, с таким приливом как этот, нужно дать ему время растянуться [подчеркнуто нами]. И затем, именно сейчас вы пожалеете, что систематически использовали годы дефляции и безработицы для того, чтобы изгнать из ваших заводов всех профсоюзных активистов. Их нет больше там для того, чтобы влиять на своих товарищей своим авторитетом, для того, чтобы заставить выполнить наши указания» (44).
Заставить рабочий класс отказаться от насилия
Другое направление демократического метода держится на способности демократии привести пролетариат к отказу от использования своего классового насилия. Этот момент итальянская Левая также прекрасно поняла, когда писала в 1921г.:
«Социал-демократ, социал-пацифист, не был против насилия вообще. Он признавал за насилием историческую и социальную функцию. Он не отрицает, например, необходимость арестовать, а если это нужно, то и убить уголовного преступника, осуществляющего нападение на улице. Именно с такого рода нарушениями он сравнивает военное вторжение, но он отказывается в равной степени сравнивать с ним гражданское наступление чернорубашечников. Каково, следовательно, отличие, которое его направляет?
Вот когда государственная власть осуществляет насилие, которое она хочет, которое она предписывает, это насилие законно Но оборонительное насилие против фашизма незаконно, потому что это не государство, но силы находящиеся вне закона, берут на себя инициативу.
Если не нужно защищаться против фашизма, то не потому, что это было бы лучшим средством для его разоружения (Турати не впал в детство!), но потому что именно государству надлежит подавлять фашистское насилие, также рассматриваемое как внегосударственное и находящееся вне закона согласно социал-пацифистскому менталитету
Именно этой теоретической логике отвечает настоящая политика и будущая гибельная политика Итальянской социалистической партии. Она выдвинула лозунг разоружения и несопротивления фашизму, но фашизм не разоружился. Она выдвинула лозунг легальных и избирательных действий, и значительная часть пролетариата за ней последовала, но фашизм не разоружился.
СПИ отказывается стать на коммунистическую точку зрения, согласно которой фашизм был лишь другой формой насилия, которое буржуазное государство противопоставляет революционному насилию пролетариата и которое представляет собой его последний аргумент в обороне и контрнаступлении. СПИ хотела бы стагнации ситуации, которая позволила бы вернуться к нормальной жизни, в которой она смогла бы продолжить традиционную мирную деятельность, к которой были адаптированы ее структуры. Политика разоружения и участия в выборах, будучи недостаточной для того, чтобы привести к этому результату, привела СПИ к прямым сделкам с фашистским руководством. Их нынешний провал ничего не значит. Единственный факт их начала после спонтанного официального отказа от вооруженной борьбы означает, что СПИ готовится к другим уступкам, которые будут логическим следствием ее роковой «пацифистской» посылки. Это содержит в себе пакт такого рода: мы разоружились, пусть фашизм берет на себя обязательство сделать то же самое; пусть частные репрессии и насилие вновь выпадут на долю законных сил правопорядка, государству. Социал-демократизм стремится с тупым пагубным рвением к этому иллюзорному возврату к легальности. Следовательно, логично и правдоподобно, что СПИ предложила также, чтобы две партии взяли на себя обязательство выдать всех тех, кем бы они ни были, кто посягнул бы на эту легальность, и если это еще не сделано, то оно будет сделано.
Сохранить за государством «право на насилие» означает не только признать типично буржуазный принцип, потому что признание «ложного» принципа приводит к другим многочисленным последствиям
Что сделает [социал-демократия], достигшая, либо посредством пакта с фашизмом, либо министерским сотрудничеством, руководящих функций государства, и, следовательно, законного насилия, когда коммунисты продолжат превозносить и использовать насилие для революционных атак против государственной власти?
Она сделает очень простую вещь. Она осудит это революционное насилие в принципе; но, несмотря на свой сегодняшний христианский псевдопацифизм, она будет очень остерегаться говорить о несопротивлении этому насилию! В полном согласии с самой собой, она, напротив, провозгласит, что государство имеет право и долг его подавить. Практически, она позволит королевской гвардии расстреливать пролетариат, т.е. новых «антисоциальных бандитов», которые будут отрицать тогда благоприятную функцию своего «рабочего» правительства. Вот к чему приведут партии, которые отрицают, что нелегальность и насилие являются фундаментальными средствами пролетарской борьбы. Это именно тот путь, которому последовал Носке.
Вот то, что показывает марксистская критика и драматическая реальность, которую мы переживаем сегодня в Италии» (45).
По поводу средств защиты против буржуазного насилия VII Конгресс Интернационала в Москве также остерегался ясной позиции. Конечно, он провозглашал:
«Коммунисты должны взять на себя инициативу создания массовой антифашистской самообороны против нападения фашистских банд, самообороны, составленной из твердых и испытанных элементов движения единого фронта» (46) Но это были лишь слова. Договор 27 июля 1934г. между ФКП и ФСП, в действительности, исключал «систематическое использование насилия»; «массовая самооборона» была предлогом, предоставленным ФКП для того, чтобы противопоставить себя «милиции самообороны», рассматриваемой в качестве «провокации» как если бы пролетарская самооборона могла обойтись без рабочих отрядов, вооруженных не только партиями, но также и массовыми организациями пролетариата. В данном случае славная «массовая самооборона» исключала насилие. Таким образом, совершенно спокойно в октябре 1936г. удалось достигнуть разоружения всех партийных милиций путем единодушного голосования за закон, предложенный правым депутатом заведомо связанным с фашистской лигой!
Если пример Франции оставался образцовой моделью обширного движения экономической борьбы, без особых трудностей удерживаемой в русле буржуазной политики, пример Испании, напротив, остается моделью восстановления власти государства рукой оппортунизма, и в первую очередь сталинизма. В очередной раз «пути, которые приводят к носкизму», были пройдены до конца, от июля 1936г. до мая 1937г., до окончательного подавления всех попыток независимой борьбы пролетариата против франкизма.
Все эти факты разоблачают незаменимую роль рабочего оппортунизма в использовании демократических методов, роль, совершенно не признанную всеми левооппортунистическими течениями и сторонниками стихийных действий, которые, в своей основе, являются хвостистами: современная демократия, демократия дряхлого, империалистического капитализма, которая доводит до конца все социальные противоречия не продержалась бы и часа без амортизаторов социальной борьбы, каковыми являются социальный реформизм, постоянные реформы и рабочий оппортунизм. Этот последний стал фундаментальным столпом демократии. Этот правительственный метод, на самом деле, невозможен без контроля над порывами пролетарской борьбы, что предполагает все большее политическое и организационное оформление и перемещает эпицентр буржуазной демократии представительных органов в эпицентр согласия и сотрудничества между общественными классами.
Вопрос «рабочего единства»
Именно удерживая в уме этот настоящий факт можно понять реальную функцию сталинизма в ходе этого периода и значение, которое приняло в его глазах то, что на VII Конгрессе в Москве он назвал «единством рабочего класса против фашизма и войны».
В действительности речь шла о том, чтобы придать инстинктивной потребности единства и солидарности, которую чувствуют все рабочие, включающиеся в борьбу, чисто оппортунистическое, буржуазное толкование, которое сталинизм использовал для того, чтобы украсить цвета русской революции и пролетарского интернационализма.
Весь VII Конгресс проходил под знаком подготовки этих орудий Единства, пересмотренного и откорректированного сталинизмом, т.е. орудий демократического контроля над борьбой пролетариата.
Первым предложенным орудием было орудие Единого фронта с социал-демократией, которое, согласно сталинизму, предполагало «переход социал-демократических рабочих на позиции классовой борьбы». Но так как Конгресс тут же поспешил добавить, что «движение единого фронта во Франции дало пример того, чем на деле должен быть единый фронт» (47), можно считать установленным, если вспомнить пакт ФКП-ФСП от 27 июля 1934г. (48), что эти слова VII Конгресса были предназначены лишь для того, чтобы прикрыть полный отход на практике от всякой независимой классовой политики и равнение сталинизма на социал-демократию.
Второе великое орудие «единства», задуманное оппортунизмом было Профсоюзное единство, ввиду двойного взгляда на единство как национальных конфедераций, так и слияние Амстердамского Интернационала и Интернационала красных профсоюзов. Традиционная позиция коммунистов, которую сталинисты не осмеливались до этого подвергать сомнению, была в том, что профсоюзное единство не могло быть реализовано без права на создание фракций. Это позиция фигурировала среди требований сталинистов еще в конце 1934г. Но VII Конгресс о ней больше не говорил: он ее уже проглотил. И фактически воссоединение осуществилось во Франции в начале 1936г. ликвидацией остатков УВКТ: это передало ее кадры бюрократии Жуо, который сохранил политическую инициативу в своих действиях (49).
VII Конгресс хорошо иллюстрирует всю мистификацию сталинизма, Его искусство состоит в том, чтобы трансформировать верное требование, такое как требование единого фронта борьбы всех эксплуатируемых против наступления на условия их жизни, в его противоположность, требование политической комбинации с партиями, от которых пролетарии никогда не смогут ожидать никакой реальной защиты. Параллельно с этим сталинизм исходит из справедливого требования единого руководящего органа революционной борьбы для того, чтобы трансформировать его в прямо противоположное требование союза с партиями, о которых коммунисты знали, что от них они могут ожидать лишь саботаж революционной подготовки и самой революции. В первом случае, как и во втором, его единственной целью является удушение классовой борьбы для того, чтобы затянуть пролетариат в болото эгалитарного и ура-патриотического демократизма.
Условий, представленных VII Конгрессом для слияния с социал-демократией, было пять:
«Это объединение возможно только:
Во-первых, при условии полной независимости по отношению к буржуазии полного разрыва блока социал-демократии с буржуазией;
Во-вторых, при условии предварительной реализации единства действий;
В-третьих, при условии признания необходимости революционного свержения господства буржуазии и установления диктатуры пролетариата в форме Советов;
В-четвертых, при условии отказа от поддержки своей буржуазии в империалистической войне;
В-пятых, при условии построения партии на основе демократического централизма, который гарантирует единство воли и действия, и который был подтвержден опытом русских большевиков» (50).
Ясно, что эти условия были лишь чистой фразеологией: не говоря уж о другом, которое здесь не единственное даже формально - требовать, чтобы социал-демократия порвала с буржуазией в тот самый момент, когда показываешь, что готов подчиниться этой самой буржуазии под флагом национальной независимости; требовать признания диктатуры пролетариата в тот самый момент, когда Интернационал откладывал ее до греческих календ и допускал поддержку буржуазного правительства и участие в нем; выступать против поддержки буржуазии в империалистической войне в тот самый момент, когда решаешь, что нужно поддержать Россию «всеми средствами» и придаешь войне в каждой стране подвергшейся нападению характер национально-освободительной войны!
В своих «итогах» Мануильский был вынужден пояснить, почему в эти условия не была включена программа Коммунистического Интернационала, и почему даже число условий допуска уменьшилось с 21 до 5. Его аргумент состоял в том, что в отличие от 1920г. Интернационал больше не подвергается «сегодня опасности быть захваченным центризмом» (51). Способ признать, что это уже давно стало фактом!
Непосредственным практическим результатом этой тактики единства на партийном уровне было раздувание сталинистской организации в Испании с помощью интеграции Социалистической молодежи Сантьяго Каррильо. Время позволяет нам сегодня измерить все его значение (52).
Для сторонников стихийных действий того времени, попавших в западню «рабочего единства», Единый фронт ФКП-ФСП июля 1934г. во Франции имел пролетарский характер, что можно было бы противопоставить межклассовому характеру Народного фронта. Каким же было их изумление узнать от VII Конгресса, что сталинизм рассматривал со своей стороны, что Народный фронт имел в качестве условия единство так называемых рабочих партий! Сторонники стихийных действий забывали и забывают всегда одну единственную вещь, а именно: на какой почве, на какой базе, на каких принципах устанавливается Единый фронт? Лишь только если он устанавливается на аутентично классовой основе, противоположность между базой и верхушкой может трансформироваться в конфликт, богатый революционными возможностями, и при условии, что существует марксистская партия, которая может победоносно выйти из неизбежных столкновений с реформизмом, вырывая из его объятий новые слои пролетариев. Напротив, оставить в неопределенности этот фундаментальный вопрос, это значит позволить оппортунизму маневрировать как он этого хочет и перенести вопрос на его почву, на ту почву, на которой он смог это делать начиная с февраля 1934г. во Франции, на почву, на которой он это будет делать всегда, почву сотрудничества с силами и институтами демократии.
Оппортунизм со своей стороны хорошо понял то, что мы марксисты уже знаем, а именно, что контроль пролетариата демократией предполагает буржуазно-оппортунистический фронт, рычагом которого является альянс между различными оппортунистическими силами; он знает также, что наиболее эффективная форма этого фронта реализована единством оппортунистических организаций, объединенным оппортунистическим контролем над рабочим классом.
Вопрос левого правительства
Именно существование этого оппортунистического, и в своей основе антипролетарского, фронта обеспечивает его эффективность демократическим чередованием буржуазных правительств, чередованием, которое продолжает сегодня, благодаря иллюзиям, увековечиваемым оппортунизмом и вопреки самому трагическому опыту, производить наихудшие опустошения среди рабочего класса.
Но самая опасная для революционных приготовлений позиция даже для борьбы за экономические требования! это все еще позиция сторонников стихийных действий, которые говорят о «независимой классовой борьбе», но, не колеблясь, представляют приход левого правительства как «победу рабочего класса».
То, что такое правительство, на самом деле, в определенном смысле является «результатом рабочей борьбы», это неоспоримо; но только именно в определенном смысле. Самое трудное, однако, это понять, что этот результат не является простым и механическим; гораздо более важен как раз другой факт, тот, что левое правительство также и особенно является результатом маневра буржуазно-оппортунистического фронта, для того, чтобы канализировать и сделать бесплодной пролетарскую борьбу посредством иллюзий изменений, которые дает обновление состава правительства. Очевидно, впрочем, что деморализующий эффект на пролетариат тем более сильный, что состав новый и что переход между его революционным (или по крайней мере боевым) прошлым и его приобщением к правительственному сотрудничеству очень краток.
Для того, чтобы убедиться в катастрофической роли, сыгранной в этом смысле сталинизмом, достаточно напомнить условия, поставленные Димитровым в его Докладе VII Конгрессу Интернационала для формирования «правительства Народного антифашистского фронта»:
«Основным условием для того, чтобы такое правительство единого фронта было создано, является следующее положение:
а) когда государственный аппарат буржуазии серьезно парализован, в такой степени, что буржуазия не в состоянии помешать созданию такого правительства;
б) когда большие массы трудящихся решительно восстают против фашизма и реакции, но еще не готовы подняться на борьбу за советскую власть;
в) когда значительная часть организаций социал-демократии и других партий, которые участвуют в едином фронте, уже требует безжалостных мер против фашистов и других реакционеров и готова бороться совместно с коммунистами ради осуществления этих мер.
Если только правительство единого фронта примет эффективные решительные меры против контрреволюционных финансовых магнатов и их фашистских агентов и ни в какой степени не стеснит деятельность Коммунистической партии и борьбу рабочего класса, Коммунистическая партия поддержит всеми средствами это правительство, участие коммунистов в правительстве единого фронта должно быть определено в каждом частном случае учитывая конкретную ситуацию» (53).
Эти условия тем более обманчивы, что они говорят о ситуации острого политического кризиса, в котором любой активист ожидал бы революционного сигнала. Не является ли момент, «когда государственный аппарат буржуазии серьезно парализован» и «когда большие массы трудящихся решительно восстают против фашизма и реакции» моментом, благоприятным для революционного столкновения? Однако именно тот самый момент, когда необходимо не иметь никаких связей с этим государством, находящимся под страхом паралича и поражения, сталинизм выбрал как благоприятный для «правительства Народного фронта»: делая это, он, следовательно, обещает буржуазии, что в час опасности он бросится к правительству для того, чтобы спасти его лачугу.
Это именно то, что произошло в Испании, где сталинизм пошел в правительство не для того, чтобы разрушить государство, а требуя восстановления его власти и реализуя это на практике. Разумеется, как обычно, наши сегодняшние маоисты пытаются опереться на Димитрова для того, чтобы обвинить ФКП в том, что она предает рабочий класс предавая сталинизм! Цитата, которую мы привели, показывает степень их клеветы. Оставим это в стороне, ясно, что в Испании, где антагонизмы были более открытыми и где было гораздо трудней навязать пролетариату оппортунистическое единство, демократический метод включал в себя, в отличие от того, что произошло во Франции, применение «рабочими» партиями во главе со сталинизмом открытых репрессий.
Представляем себе о каких, следовательно, «безжалостных мерах против фашистов и других реакционеров» шла речь: ни о чем другом, кроме как об официальном запрете «незаконного» насилия, армии, совершенно безопасной по отношению к фашистам, но эффективной по отношению к трудящимся, когда они позволяют оппортунизму себя одурачивать. Что касается «решительных мер против контрреволюционных финансовых магнатов», они всегда составляют часть арсенала обещаний, расточаемых радикал-социалистами, которые всегда кричат «долой финансовых богачей!» для того, чтобы иметь возможность лучше продать им свою поддержку.
Следовательно, совершенно недостаточно сказать, что буржуазия «не в состоянии помешать созданию такого правительства»: сталинизм играет на том, что некоторые сектора господствующего класса находятся в оппозиции к левому правительству, для того, чтобы придать этому последнему антибуржуазный вид. Правда состоит в том, что буржуазия в целом нуждается в таком правительстве, и что оно не может появиться на свет и выжить, используя хорошо отлаженную механику парламента без союза с решающими слоями буржуазного класса, его штабом и государственной бюрократией.
Условия, поставленные сталинизмом для участия в правительстве превращаются, следовательно, в ничто: чтобы имелся серьезный политический кризис и чтобы ему могли сделать несколько демагогических обещаний. Следовательно, все, в конечном счете, зависит не от этих так называемых политических условий, поставленных сталинизмом, но именно от требований сохранения социального и империалистического status quo, защитником которого становился сталинизм.
Именно поэтому ФКП остерегалась участвовать в правительстве. Речь шла для нее о том, чтобы быть в состоянии противостоять неизбежной реакции на политику Народного фронта. Она прикрыла свой отказ под противоречивыми предлогами, играя поочередно то на необходимости не отпугнуть буржуазию «для того, чтобы позволить этой последней бороться с фашизмом», то на первом условии участия в правительстве, поставленном Димитровым, условии, которое предполагало, в формулировке более точной, чем та, которую мы процитировали выше, что «государственный аппарат буржуазии [был бы] уже достаточно дезорганизован и парализован» (54).
Это, разумеется, не помешало ФКП поддержать буржуазное правительство в условиях, когда буржуазное государство не было даже поколеблено. В Испании, напротив, именно дезорганизация государства под ударами гражданской войны протолкнула КПИ в правительство но для того, чтобы способствовать реставрации этого государства.
Левое правительство и «давление масс»
Рядом с мифологией «Рабочего единства», связь которого с массовым движением маскировала его оппортунистический характер, рядом с мифом о «завоеваниях», полученных рабочим классом благодаря левому правительству, другим мифом, расточаемым Народным фронтом, был миф о комбинации левого правительства и «давления масс», давления, которое сталинизм призвал для того, чтобы отказаться, как это было видно в первой части этого исследования, от марксистской характеристики государства. Но этот вопрос был рассмотрен VII Конгрессом с другой стороны, со стороны организации больших рабочих масс в связи с «правительством Народного антифашистского фронта». Интернационал беспокоился о том, чтобы побороть колебания рабочих, убеждая активистов, что он принимает в расчет силу социального движения; по той же самой причине он не мог резко порвать с требованием «советов повсюду», которое уже давно предназначалось для исчезновения после VII Конгресса. Так, например Димитров утверждал в своем докладе:
«Коммунисты и все революционные рабочие должны работать по созданию внепартийных классовых организаций единого фронта на предприятиях, среди безработных, в рабочих кварталах, среди простых людей городов и деревень, организаций избранных массами (а в странах фашистской диктатуры составленных из наиболее значительных активистов движения единого фронта). Только такие организации смогут охватить также в движении единого фронта огромную массу неорганизованных трудящихся, смогут способствовать развитию инициативы масс в борьбе против наступления капитала, против фашизма и реакции и на этой базе, созданию широкого актива рабочих борцов единого фронта, формированию сотен и тысяч беспартийных большевиков [нужно же было об этом подумать!] в капиталистических странах» (55).
Наверняка оппортунизм должен был «принять в расчет» массовое движение, «давление масс»! Но то, чего не могли понять левые оппортунисты которые по этой причине обречены плестись в хвосте реформизма это то, что важный вопрос это не столько «давление масс» само по себе, сколько направление в котором оно осуществляется: это вопрос руководства, вопрос партии. И в то самое время, когда Конгресс расхваливал на словах это «движение», он готовил условия для того, чтобы сориентировать его в направлении уважения существующего государства. Если на самом деле не использовать «движение масс» направляя его, благодаря руководству, которое партия завоевывает в революционной ситуации в таких политических организациях как советы, к восстанию и слому государственной машины, или, направляя его, благодаря влиянию в других организациях, существующих в ситуации, которая не стала еще революционной, к простой, открытой и фронтальной, классовой борьбе против буржуазного класса и его государства, остается только пытаться направить его для того, чтобы заставить сосуществовать с этой машиной.
Выход, который оппортунизм предлагает, следовательно, таким организациям это становиться организациями контроля и мобилизации рабочих масс не направленных против государства, но подчиненных государству.
История не пожелала, чтобы в 1936г. эти организации приняли во Франции какую бы то ни было устойчивость: контроля, обеспеченного массовым объединением в профсоюзы унитарной конфедерации профсоюзов, оказалось достаточно, чтобы контролировать, в основном, энергию пролетариата. Отметим, в то же время, что это не помешало сторонникам спонтанных действий попытаться вдохнуть в них жизнь, опираясь на идею, что движение масс могло исправить реформистскую ориентацию руководителей: вопреки усилиям сторонников Пивера, которые хотели таким способом противопоставить «Народный фронт n° 2», фронт масс, «Народному фронту n° 1», фронту оппортунистического руководства, одной ногой стоящего в правительстве (56). Предприятие обязано было провалиться. Но троцкистские организации, охваченные своим неистовым маневрированием, также полностью впали в эту западню: даже Троцкий дошел до того, что вообразил, что можно было воздействовать на Народный фронт снизу для того, чтобы противопоставить его Народному фронту руководства и, в то же время, притянуть пиверистов (т.е. сторонников Марсо Пивера, лидера левого течения во Французской социалистической партии) к марксизму, ловя их на слове по этому вопросу о комитетах. VII Конгресс Коминтерна, предлагая образование комитетов единого рабочего фронта в городских кварталах, всячески отрицал, в то же время, что они могут быть советами (57).
И еще раз, каков сегодня результат маневрирования, кроме того, что троцкистские течения трансформировали эту тактику в рецепт применимый ко всем временам и во всяком месте, и что они потеряли еще больше в сознании необходимости настоящей партии, организованной на постоянных принципах, ясной программе и наборе определенных тактических возможностей, которая эффективно организует и централизует пролетарскую борьбу и, в историческом плане, берет на себя ее руководство?
Если история уклонилась во Франции от практического вопроса отношений между Народным фронтом и массовыми политическими организациями, она не сделала того же самого в Испании, где реакция пролетариата на франкизм породила всю гамму экономических, политических и военных организаций. Что сделал тогда оппортунизм? Он постарался в период между июлем 1936 и маем 1937гг. перевести их под контроль государства утопив, когда это было надо, сопротивление в крови прежде чем просто ликвидировать!
Следовательно, кто является сегодня настоящими наследниками этой «организации давления масс» на левое правительство, как не теоретики «народной власти», которые, даже после чилийской трагедии и португальского фарса, неисправимо повторяют те же ошибки.
От предательства к признанию
Сталинизм не мог бесконечно скрывать, что за поворотом, представленным как «этап приближающий» к пролетарской революции и диктатуре пролетариата, он, в действительности, прятал не отказ от губительной тактики, а смертельный удар, который он наносил на практике принципам, на которые еще претендовал в теории.
Его контрреволюционная работа была гораздо глубже, чем работа социал-демократии, потому что под флагом защиты родины и демократии, он обещал буржуазии союз не только на время войны (как утверждала социал-демократия в 1914г.), но и на обширный период, который растянется на время реконструкции империалистического государства и экономики! Что касается защиты России, она была знаменем не только союза пролетариата с буржуазией в странах-союзницах, но, что еще хуже, поддержки самым мощным и самым жестоким врагам мирового пролетариата и беднейших крестьянских масс, французского, английского и американского империализма и особенно этого последнего, который уже тридцать лет подавляет мир своей железной пятой. Наследники Сталина забывают, когда они разоблачают сегодня империализм США, что он никогда не смог бы стать таким мощным без помощи сталинизма!
Было бы невообразимо, что новые поколения сталинистов, смогут бесконечно маскировать их активную защиту status quo и мирового контрреволюционного порядка под фразеологией коммунистической окраски. С необходимостью было нужно, чтобы они решились привести слова в соответствие с их действиями, и когда они это делают сегодня, мы можем лишь поздравить себя с этим признанием, которое подтверждает, наконец, то, что мы всегда говорили. Когда сегодня сторонники «еврокоммунизма», великие практики Народных и Национальных фронтов, выбрасывают за борт насилие, диктатуру пролетариата, пролетарскую борьбу, тогда как они в течение сорока лет отстаивают в качестве действительных принципов защиту буржуазного парламента, его машины войны против пролетариата и отказ от революции (58) они стараются, конечно, отнять у пролетариата оружие его освобождения, но они вынуждены признать, несмотря на это силу теории, марксистской теории, которая не может сочетаться ни с какой другой.
Вчера они претендовали на комбинацию коммунизма и демократии и делали из Народных фронтов «этап приближающий» к социалистической революции. Этот этап не только стал обязательным, сегодня они признают, что этот этап, который заменяет коммунистическую революцию и диктатуру пролетариата, является последним: Народный фронт сам стал переходом к социализму. И это еще не все! Сейчас они заявляют, что такой «переход» может осуществиться без левого правительства, но вместе с дополнительным Национальным фронтом, таким, как в Италии или в Испании является Христианская Демократия. В одно прекрасное утро мы проснемся для того, чтобы узнать, что этот «переход» больше не нужен и что таковой имеется, что правительство национального единства это уже социализм!
Путь, которым проследовал сталинизм неизбежен. Берегись тех, кто намеревается - по доброй или по злой воле, в политике это имеет малое значение, результаты будут теми же самыми опираться на всю мифологию антифашизма и Народных фронтов для того, чтобы сражаться против открытого ренегатства наследников Сталина: они не отдают себе отчет, что они размахивают знаменем, которое не имеет другой функции, кроме как маскировать отречение в целом; они не отдают себе отчет, что они строят на песке, и что рано или поздно их конструкция обрушится, оставляя их неподготовленными перед грубой альтернативой: или демократия или коммунизм!
(1) Le fascisme, le danger de guerre et les taches des partis communistes (Фашизм, опасность войны и задачи коммунистических партий), Bureau dedition, Paris, 1934, p.6.
(2) Если хочется, несмотря ни на что, найти различие между различными секторами финансового капитала и, если рассматривать для этой цели пример Франции того времени, то не были ли самые реакционные сектора финансового капитала представлены именно радикализмом, который питается из ростовщического характера французского финансового капитала развивающегося на слабой и архаичной индустриальной базе? Что касается самого империалистического, не был ли это сектор, связанный с ростовщическим господством над Центральной Европой и ставший там жандармом, или сектор, связанный с потребностями реструктуризации колониальной империи, выражением которой позже сделался голлизм? Очевидно, что невозможно ответить на вопрос, который в политическом плане ставится лишь в мелкобуржуазной мифологии; сталинизм, впрочем, разрешил эту проблему на практике последовательно вступая в союз с обоими секторами!
(3) Выдержка из статьи Димитрова La lutte pour le front unique (Борьба за единый фронт), появившейся в Correspondance Internationale, n 102-103, 17 ноября 1934.
(4) См. на эту тему статью под названием La victoire dHitler signifierait la guerre contre lURSS (Победа Гитлера означала бы войну против СССР), опубликованной на французском языке в Comment vaincre le fascisme (Как победить фашизм), Ed. Buchet-Chastel, Paris, 1973, рp. 235-244.
(5) Les taches de lInternationale communiste en liason avec la preparation dune nouvelle guerre mondiale par les imperialistes (Задачи Коммунистического Интернационала в связи с подготовкой империалистами новой мировой войны резолюция по докладу т. Эрколи, принятая на VII Конгрессе Коммунистического Интернационала 20 августа 1935г.), lInternational communiste, n 17-18, pp. 1971-1977. Эрколи псевдоним Пальмиро Тольятти, члена группы ординовистов из Турина, издававшей газету LOrdine Nuovo и возглавляемой Антонио Грамши. Последний был поставлен во главе Итальянской компартии в 1923г., когда левое руководство партии, возглавляемое Бордигой, было арестовано. П. Тольятти, верный последователь всех поворотов сталинского Коминтерна, стал генеральным секретарем Итальянской коммунистической партии в 1927 и оставался на этом посту до самой смерти в 1964г.
(6) Цит. по G. Lefranc Histoire du front populaire (1934-1938) (История народного фронта (1934-1938)), Ed. Payot, Paris, 1965, p. 73.
Монмуссо бывший синдикалист-революционер, руководитель Унитарной Всеобщей конфедерации труда с 1922 по 1932гг. Вступил в ФКП в 1925г. Войдя в 1926г., по милости Сталина, в состав Политбюро, он оставался его постоянным членом. В 1936г. избран депутатом от Народного Фронта.
(7) См. на эту тему статью Les lecons du front populaire (1936) (Уроки народного фронта (1936)), появившуюся в Le Proletaire n 227.
(8) Loffensive du fascisme et les taches de lInternational communiste dans la lutte pour lunite? de la classe ouvriere contre le fascisme (Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма резолюция по докладу т. Димитрова VII Конгрессу Коминтерна от 20 августа 1935г.), lInternationale Communiste, n 17-18, 1935, p. 1465.
(9) См. на эту тему пять статей, озаглавленных Тактика Коммунистического Интернационала, появившихся в прессе КП Италии в период с 12 по 31 января 1922г. и вновь опубликованных Programme Communiste n 53-54, также как и выступление А. Бордиги на V Конгрессе Коминтерна, опубликованном в Programme Communiste n° 53-54.
(10) Bilan du VII Congres de lInternational Communiste (Итоги VII Конгресса Коммунистического Интернационала), lInternationale Communiste, n 20, p. 1631, подчеркнуто в тексте.
(11) Loffensive du fascisme (Наступление фашизма - доклад VII Конгрессу Коминтерна (текст стенографически сокращен)), lInternational Communiste, n 17-18, 1935, pp. 1284-1285.
(12) Даладье председатель левобуржуазной антиклерикальной Радикальной партии, Многократно входил в состав французского правительства, в том числе и в качестве его главы. После победы на парламентских выборах 1932г., вместе с поддержавшими их социалистами, радикалы получили большинство в парламенте. Во время правого мятежа в феврале 1934г. правительство возглавлял Даладье. Обвиненный в расправе над демонстрантами, он подал в отставку. В это время члены компартии именовали его не иначе как фашист и Даладье-палач.
В первом правительстве Народного Фронта он занял пост министра вооружений. А после отставки Блюма, с апреля 1938 до марта 1940г. он вновь возглавляет правительство. Даладье подавил всеобщую забастовку ноября 1938г. и запретил компартию в 1940г.
(13) Le parti radical, instrument de fascisation(Радикальная партия, орудие фашизации), статья Ж. Берлиоза в Correspondance international, n 48-49, 1934.
(14) Пакт Сталина Лаваля о взаимной военной помощи был подписан 2 мая 1935г. в Париже. Вслед за этим министр иностранных дел Франции Лаваль прибыл в Москву для проведения переговоров со Сталиным и Молотовым. Официальное совместное коммюнике подтверждало обязательство обеих сторон не допускать ни в малейшей степени ослабления их национальной обороны. В этом отношении г. Сталин понимает и полностью одобряет политику национальной обороны, осуществляемую Францией для поддержки своих вооруженных сил на безопасном уровне.
После подписания договора ФКП немедленно оставила свою интернационалистскую и антимилитаристскую риторику (остановив, в частности, свою кампанию против 2-х летней военной службы) и встало на путь патриотизма, приведший ее к Народному Фронту.
После военного поражения Франции Лаваль занимал пост Председателя Совета министров при режиме Петэна и был сторонником безоговорочного сотрудничества с Германией. Арестованный Петэном, он был освобожден немцами и насильственно возвращен на пост главы правительства. После войны расстрелян За сотрудничество с врагом.
(15) Мильеранизм: По фамилии французского социалиста оппортуниста Мильерана, который в 1899 г. стал министром торговли и промышленности в левом правительстве, образованном по окончанию дела Дрейфуса, в ходе которого социалисты и буржуазные антиклерикалы действовали сообща, защищая офицера, еврея по национальности, от ложных обвинений. Мильеран стал первым социалистом, вошедшим в буржуазное правительство. Термин мильеранизм (ревизионизм на практике по словам Ленина) стал нарицательным. Он был официально осужден, хотя и в несколько двусмысленной форме, Международным социалистическим конгрессом в Париже в 1900г.
(16) G. Lefranc, op. cit., p. 82. Едва ли есть необходимость напоминать, что этим же 14июля Ж. Дюкло разразился бранью против этих заинтересованных противников, которые хотели бы противопоставить красное знамя триколору, а Марсельезу Интернационалу. (G. Lefranc, ibid., p. 84).
(17) Доклад Димитрова, op. cit., p. 1300.
(18) Bilan du VII Congres (Итоги VII Конгресса )op. cit., p. 1631.
(19) Histoire du parti communiste francais (История Французской коммунистической партии), Edition Social, p. 346.
(20) Первая волна оппортунизма в социалистическом рабочем движении поднялась в конце XIX века и была связана с ревизионистской теорией Бернштейна; вторая имела место с началом первой мировой войны, когда практически все партии II Интернационала перешли на сторону своей буржуазии под лозунгом защиты отечества. Третья оппортунистическая волна захватила уже Коммунистический Интернационал, созданный в качестве реакции на оппортунистическое перерождение II Интернационала. См. Vagues historiques successives de degeneressence opportuniste (Последовательные исторические волны оппортунистического перерождения), в статье Theses caracteristiques du parti (Характеристические тезисы партии), опубликованную в сборнике Defence de la continuite du programme communiste (Защита преемственности коммунистической программы), p. 172.
(21) Theses sur la situation international et la politique de lEntente: Manifestes, theses et resolution des quatre premieres Congres de lInternational Communiste. (Тезисы о международном положении и политике Антанты: Манифесты, тезисы и резолюции первых четырех конгрессов Коммунистического Интернационала), Maspero reprint.
(22) Здесь нет возможности развивать этот исторический вопрос гигантского значения. Для этого мы отсылаем читателя к нашим кратким тезисам 1957г. по русскому вопросу, появившимся на французском языке под заголовком Марксизм и Россия и вновь опубликованном недавно в 68 номере этого журнала (Programme Communiste), также как и исследование, начатое в том же номере о Кризисе 1926г. в Российской компартии и Интернационале. Но, особенно, мы приглашаем дружественного нам читателя, знающего итальянский язык, прочесть нашу книгу Struttura economica e sociale della Russia doggi (Edizioni Il Programma Communista, Milan, 1976).
(23) В начале 1923г. французская армия оккупировала Рурскую область, чтобы заставить власти Германии платить военные репарации, наложенные Версальским договором. Эта оккупация вызвала волну национализма, к которой, с согласия Интернационала, примкнула и компартия Германии. В ходе расширенного Исполкома Коминтерна в июне 1923г., Радек, советник Коминтерна при КПГ, без колебаний утверждал, что немецкий национализм имеет революционное значение, в то время как Зиновьев поздравлял себя с тем, что одна буржуазная немецкая газета признала национал-большевистский характер КПГ. (см. Defence de la continuite du programme communiste, p. 90-92)
(24) Как и во время оккупации Рура, так и во время Рифской войны (которую северо-марокканские повстанцы под руководством Абд эль-Крима вели против испанских, а затем и французских оккупационных войск в 1924-26гг.) ФКП вело шумную кампанию протеста (гл. образом на парламентском уровне), слабости которой, впрочем, были подвергнуты критике со стороны Интернационала.
(25) Для того, чтобы ясно обозначить эти шовинистические тенденции, небесполезно напомнить, что в 1927г., тогда, когда безработица увеличивалась и поражала в первую очередь иностранных рабочих, LHumanite' , пером Семара, выдвинула этот постыдный лозунг закрыть границы!.
(26) Л. Троцкий, La seul voie (Единственный путь) в Comment vaincre le fascisme (Как победить фашизм), op. cit., p. 283.
(27) Мы вновь отсылаем читателя к Le Proletaire n 227: забастовка 12 февраля была состряпана, согласно выражению Ж. Лефранка, вождями ФСП, ВКТ и радикальной партии под прямым арбитражем шефа самого правительства Гастона Думерга. Это показывает, до какой степени широкие массы находились под прямым влиянием буржуазии, благодаря работе социал-демократии, которой сталинизм всерьез не противодействовал. Это влияние проявлялось через устойчивость того, что можно было бы назвать республиканским рефлексом, выкованным в долгой привычке борьбы рядом с буржуазией, но который в эпоху империализма и пролетарской революции означал пацифизм и парламентскую отраву, патриотическое сотрудничество, шовинизм и социал-империализм. Именно этот рефлекс сработал в ходе дела Дрейфуса в 1889г., подчиняя марксистское крыло Французской Рабочей Партии радикальным болтунам и филантропам, недавно перешедшим к социализму для того, чтобы помчаться на помощь республике против реакции. Именно этот рефлекс приобрел SFIO в 1914г., который и заставил его примчаться на помощь республике против прусского милитаризма.
Нет никаких сомнений, что политики, которые взяли на себя инициативу забастовки 12 февраля, держали в уме эпизоды из дела Дрейфуса, и что они сделали ставку на республиканский рефлекс, чтобы канализировать ненависть к фашизму и буржуазному насилию на почве защиты Республики.
Конечно, ФКП всегда делала вид, что забастовка 12 февраля была результатом ее инициатив (и не без оснований!). В действительности же она присоединилась к ней в последний момент, полностью равняясь на цели забастовки и большой демонстрации в Париже, символически сходящейся к площади Нации, вокруг монумента Республики.
(28) См. LHumanite' за 5 марта 1933г. По поводу этого призыва Троцкий сделал очень верное замечание, которое его переродившиеся последователи давно забыли и прячут от пролетариев, а именно, что единый фронт абсолютно не исключает политическую борьбу. Потому что отказ критиковать союзников прямо и непосредственно ведет к капитуляции перед реформизмом (La Tragedie du proletariat allemand (Трагедия немецкого пролетариата) в Comment vaincre le fascisme (Как победить фашизм) p.342).
(29) Bilan (Итог) был органом Левой в эмиграции после Prometeo.
(30) Одной из главных идей, защищаемых ядром Левой в эмиграции, была та, что час воссоздания партии еще не пришел. Активисты Левой знали и никто не сможет у них этого отобрать что создание партии предполагает извлечение итогов из тактики Интернационала и полное восстановление принципов коммунизма и доктрины, достояние, которым Левая владеет сообща вместе с большевиками.
Странствующие рыцари политического равнодушия в поисках исторического легитимизма, от Revolution International (Международная революция) и Courant communiste international (Международное коммунистическое течение) до Invariance (Неизменность), включая Mouvement Communiste (Коммунистическое движение) придали этой позиции всеобщую ценность для всего периода контрреволюции для того, чтобы извлечь из нее этот вывод полностью чуждый марксизму: в период контрреволюции создание партии невозможно. Однако, действительное теоретическое допущение такой глупости это то, что в контрреволюционный период все, якобы, является контрреволюционным! Группа Invariance, следовательно, абсолютно последовательна, когда она приходит из этого к отрицанию необходимости Революции!
Но у эмиграции не было такой концепции: если она не смогла восстановить теоретические основы восстановления партии, ее активисты не колебались отдать свои силы партии, восстановленной на этих основах после войны. Это, следовательно, лишь грубое недоразумение, что сторонники тезиса, согласно которому партия может сегодня быть лишь группой или фракцией (один бог знает отчего!) отстаивают свое право на итальянскую Левую.
(31) Потребность облегчить это исследование вынудила нас лишить его целой части, описывающей события, впрочем, широко обсуждаемой в статье посвященной «Контрреволюционной функции демократии в Испании», опубликованной в n° 71 этого журнала, также как и в серии, озаглавленной «Уроки Народного фронта (1936), появившейся в nn° 227 и 228 газеты le Proletaire. Мы приглашаем читателя обратиться к ним.
(32) Антифашизм Народного фронта, на самом деле был гораздо в меньшей степени знаменем действительной борьбы против фашизма, чем знаменем подготовки империалистической войны, как это подтверждают следующие эпизоды, в которых эта цель представляется как принцип правительственных действий. Когда в начале 1938г. Блюм столкнулся с парламентскими трудностями, которые привели к правительственному кризису, он сообщил о следующих замечаниях послу Соединенных Штатов Буллиту, который представляет их в следующих словах: «Он мне рассказал, что ему было легко разбить эту оппозицию не делая даже призывов, но предоставляя свободное развитие физической силе народа Но он добавил, что отказался взять на себя такую ответственность из опасения ослабить свою страну перед лицом возрастающей угрозы Германии» Позже Блюм должен был подтвердить эти слова Лефранку (G. Lefranc, Histoire du front populaire (1934-1938), Ed. Payot, Paris, 1965, p.251).
Другая история доказывает, что нужно читать англосаксонских политиков для того, чтобы знать то, что в действительности думают французские «левые политики». В своей книге «Перед лицом диктаторов» (Париж, 1964), Энтони Иден сообщает в свою очередь то, что рассказал ему по поводу Испании Дельбос, радикал-социалист, министр иностранных дел в правительстве Блюма, «Французское правительство предпочло бы, чтобы республиканское правительство Испании победило. Но оно не думало, что его интересы неизбежно будут под угрозой, если победит Франко. Угроза могла прийти только из Германии или Италии.» (цитируется также G. Lefranc, op. cit., p. 583). Из этих двух эпизодов видно, как проявляется «большое отличие» между «левыми политиками» в целом и другими буржуазными политиками: тогда как вторые реагируют немедленно согласно интересам буржуазии, первые, прежде чем осмелиться на это, теряют одну секунду на то, чтобы сделать реверанс великим принципам, которые они стараются регулярно попирать.
(33) На эту тему мы отсылаем читателя к статье «Рим и Москва», появившейся в Il Lavoratore 17 января 1923г. и воспроизведенной в нашей брошюре «Коммунизм и фашизм» (Communisme et fascisme, Edition Programme Communiste, 1970).
(34) Эта константа также хорошо проявляется как в событиях в Астурии так и во время самой гражданской войны, когда прямым результатом подавления майского движения 1937г. было дискуссионное предложение из 13 пунктов, сделанное Негрином франкистам (см. Programme Communiste n° 71).
(35) Эта позиция была предметом долгого анализа в журнале, издаваемом Левой в эмиграции, Bilan, 1934, pp. 113-121.
(36) Вот цитаты из книги Бауэра, озаглавленной «Восстание австрийских рабочих, его причины и последствия». К сожалению, они взяты из вторых рук (выдержки из статьи, появившейся в Correspondence Internationale n° 42-43 от 28 апреля 1934г. под заголовком «Признание Отто Бауэра», за подписью австрийского сталиниста), но они так хорошо соответствуют духу австро-марксизма, что читатель извинит нас за то, что мы не потратили время на ее проверку:
«Мы всегда предлагали разносторонние уступки для того, чтобы дать возможность для мирного решения. Мы дали знать Дольфюсу, что мы готовы предоставить правительству конституционным путем два полных срока власти по два года . Мы даже заявили о готовности сделать уступки идее корпоративной организации ради того, чтобы прийти к соглашению Еще утром в понедельник 12 февраля социал-демократы Нижней Австрии обсуждали с социал-христианскими политиками о возможности еще избежать в последний момент катастрофы. Четырьмя часами позже эти же самые социал-демократы были арестованы Руководство партии сожалело. Оно хотело избежать борьбы, пока правительство не совершило один из этих актов. Но возбуждение значительной части рабочего класса уже было таким, что предупреждения руководства партии оказались бесполезными».
Вот как социал-демократия сражается с фашизмом: она пытается вести переговоры для того, чтобы объяснить ему, что она может сделать так, что ему не надо будет прибегать к методам гражданской войны, и она пытается до конца помешать пролетариату использовать его собственные методы. Когда, не смотря ни на что, он это делает, она продолжает пытаться парализовать его. И если, как тогда бывает, враг становится победителем социал-демократия сожалеет! Она не сражается с фашизмом, она сожалеет о его победе!
(37) Цит. Троцким в «Германская революция», Comment vaincre le fascisme («Как победить фашизм»), Ed. Buchet-Chastel, Paris 1973, p. 100.
(38) Le tournant de lInternationale Communiste («Поворот Коммунистического Интернационала»), ibid., p. 39.
(39) La revolution allemande («Германская революция»), ibid., p. 85.
(40) La revolution allemande («Германская революция»), ibid., p. 84.
(41) Trotsky, Le mouvement communiste en France («Коммунистическое движение во Франции»), Ed. De Minuit Paris, 1971, p. 566.
(42) «Соотношение социальных и политических сил в Италии», статья опубликована в Rassegna Comunista 30 и 31 октября 1922г. и переведена на французский в Communisme et fascisme, op. cit., p. 79-80.
(43) См. статью «Уроки Народного фронта (1936)», появившуюся в Le Proletaire nn° 227,228.
(44) Цит. по: Y. Craipeau, Le Mouvement trotskyste en France («Троцкистское движение во Франции»).
(45) «Пути, которые ведут к носкизму», напечатана 14 июля 1921г. в Il comunistaи вновь опубликована в Communisme et fascisme, op. cit., 45-48.
(46) Пункт 7 из «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма (Резолюция по докладу товарища Димитрова, принятая VII Конгрессом Коминтерна 20 августа 1935г.)», LInternationale Communiste n° 17-18, сентябрь 1935, стр. 1467.
(47) Мануильский, «Итоги VII Конгресса Коммунистического Интернационала», LInternationale Communiste, n° 20, p. 526.
(48) См. Le Proletaire n° 227.
(49) По вопросу профсоюзного единства в 1936г. см. Le Proletaire, n° 228.
(50) «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса в борьбе против фашизма (доклад Димитрова VII Конгрессу Коммунистического Интернационала стенографический отчет)», LInternationale Communiste n° 17-18, p. 1308.
(51) «Итоги VII Конгресса », op. cit., p. 1533.
(52) В момент написания данной статьи Сантьяго Каррильо был еще генеральным секретарем Коммунистической партии Испании и занимал крайние оппортунистические позиции.
(53) «Доклад Димитрова», op. cit., p. 1297.
(54) «Резолюция по докладу Димитрова », op. cit., p. 1466.
(55) «Доклад Димитрова», op. cit., p. 1282.
(56) Как свидетельство всех этих злоключений можно прочесть книгу: Daniel Guerin: Histoire du Front populaire, revolution manquιe («История Народного фронта, упущенная революция»), Julliard, Paris, 1963.
(57)См. на эту тему статью «Народный фронт и комитеты действий» из: «Коммунистическое движение во Франции», op. cit., p. 536-541.
(58) Интересно отметить, что советский неосталинизм, если можно принять в расчет ложную видимость верности по сравнению с полным предательством «еврокоммунизма», также не минует этап признаний.
Так два советских историографа, М. Ф. Лейбзон и К. К. Сириня, в своей книге «VII Конгресс Коммунистического Интернационала» (мы имеем перед собой ее итальянское издание, Editori Riuniti, Rome, 1975) представляют псевдолевую тактику «третьего периода» вызванной чрезмерной доктринальной твердостью, оставленной VII Конгрессом, смысл которого, якобы, состоял в возврате к преемственности ленинской традиции!
Конечно, одна ложь преследует другую. Однако, для того, чтобы построить вторую, нужно признать как ошибочный тезис, который до того поддерживался сталинизмом, согласно которому VII Конгресс был простым «тактическим маневром», для того чтобы признать, что он есть конечная точка сталинского оппортунизма, лживо именуемого «ленинизмом».
Интернациональная Коммунистическая партия
www.pcint.org